— А впереди вас ждет новая семья, подводная? — иронизирую я.
— Это не совсем семья. Это больше, чем семья. Это твоя половина, как любите выражаться вы, земные люди, понятия не имеющие, что означает выражение «найти свою вторую половину», — сухо отвечает Морк. — С нею ты проведешь неисчислимое количество времени, с нею дашь жизнь новым поколениям фоморов, с нею в одно время утратишь свою материальную сущность и превратишься в чистую, ничем не замутненную печаль, из которой твои потомки будут творить свои сети, — не просто кто-то, кто готовит тебе еду, велит починить пылесос или мешает смотреть матч. Если вы не подходите друг другу — твоя жизнь насмарку. Но это неважно. Важнее то, что ты отравишь своим ядом сокровищницу печали.
— Да, это серьезно! — киваю я. Кивать-то я киваю, но оценить масштаб катастрофы, будучи человеком, не в состоянии.
— Потому я и отказал Адайе. Не нужна она мне. Мне нужна Ада. А я — ей.
— А как же я? Ада всерьез за меня собралась! — предупреждаю я. — Откровенно говоря, стоять у тебя на пути не хочется, но принцесса наша так категорично настроена…
— Ничего. Вот отыщем этого Аптекаря или как его там — и поглядим. Я хоть и не провидец, но что-то мне подсказывает: Ада — не твоя женщина. Может, тебе и нравится ее рисовать, лицо ее разглядывать… — Морк пожимает плечами. — Во всяком случае, у меня право первенства. Мы с Адой увидели друг в друге пару раньше, чем ее сестра отметила меня, а Мулиартех наворожила тебя.
Вот так вот. И никакой интриги. Никаких тебе, блин, деликатных подходов: фоморское волшебство бессильно против истинного единства душ, любовь сильнее утилитарной магии, посторонись, обычай, дай дорогу непреходящему чувству. Чтоб хватило на все сто двадцать серий нашего любовного треугольника, в котором я бы занимал место самого тупого угла. Ну и слава богу. Мне не хочется принуждать себя и Аду к дурацкому ритуальному сожительству с благословения морских богов — и богинь тоже. Пусть божества занимаются своими делами, а в стихию человеческих отношений не вмешиваются. Не понимают они ничего в стихии чувств.
— Главное, чтоб Ада не пела мне больше. От ее песен я теряю голову. — Я и не заметил, как произнес эту фразу вслух.
— Это неизбежно, — вздыхает Морк. — Песни водяного народа — самое мощное наше оружие. Психотропное, как вы выражаетесь. Вызывает дикий гормональный всплеск. Который, впрочем, быстро проходит. Люди, опять-таки, много чего напридумывали о русалочьих песнях. Якобы они, однажды услышанные, меняют человека навсегда. На самом деле дочери Мананнана…
— Кого?
— Сына бога Лира, Мананнана Мак Лира, — назидательно поясняет Морк. — Все морские, речные и озерные девы считаются его дочерьми. Хотя кто теперь их родство подтвердит или опровергнет? Тех дочерей с хвостами по всей планете… — и он закатывает глаза, не желая, вероятно, богохульствовать, употребляя привычное для человеческого уха обозначения ну очень большого количества… чего-либо. Заклинания заклинаниями, а в адрес женского рода сквернословить не следует… без особых причин. Я понимающе подмигиваю. Морк продолжает: — Итак, дочери Мананнана своими песнопениями привлекают не столько мужские сердца, сколько совсем другие, гм, органы. Могут, конечно, у творческих натур вызвать, э-э-э, бурную сублимацию. В разных жанрах. Но влюбить в себя могут только тех, кто УЖЕ хочет влюбиться в существо другой расы. Людей, которые мечтают порвать со своим племенем, предостаточно.
— Правда? — изумляюсь я.
Морк смотрит на меня саркастически.
— Это тебе люди до глубины души интересны. Ты их не видишь, тебя к ним тянет, ты мечтаешь оказаться с ними лицом к лицу, а погляди на своих соплеменников? Кого они только ни подставляют в качестве идеалов красоты? От остроухих эльфов (которые на самом деле совершенно иначе выглядят) до…
— Стоп-стоп! — радостно вклиниваюсь я. — А как они выглядят?
— Да никак! — сообщает Морк. — Ты хоть понимаешь, человече, что никаких эльфов, в земном мифологическом представлении, не существует?
— Ух, и нифига себе! — поражаюсь я. — А кто вместо них?
— Дети воздуха и дети огня, о которых тебе уже столько раз говорили — ты чем слушал-то?
— Говорили… Чтоб я тебе об Аптекаре так говорил, — ворчу я. — Упоминали сами названия, а больше ничего…
— И зачем тебе знать больше? Так никакого сюрприза не получится. — Морк едва сдерживает смех. — Зато когда встретитесь, я первый скажу: сюрпри-и-из!
Когда встретимся. Я и дети воздуха. Я и дети огня. А когда мы с ними встретимся?
Глава 4. «Прощай, мое лето!»
Люди не ценят тепло… Для фоморов тепло (как и речь) — изысканное удовольствие, чужеземное развлечение. Мы чувствуем: однажды эта лафа закончится. Мы еще не раз припомним блаженное солнечное прикосновение и прелесть задушевной болтовни, но никогда не сможем их вернуть…
Поэтому фоморы с таким самозабвением предаются беседам, скажем, у камина. Или на прогретой солнцем скамейке бульвара. Или на веранде открытого кафе.
— Здешних лакомств я могу съесть сколько угодно! — вздыхает Мулиартех, хищно поглядывая на принесенную официантом многоярусную вазу. Пирожные высовываются из нее со всех сторон, словно разноцветные обитатели рифа, закормленные дайверами до потери инстинкта самосохранения. — Идите ко мне, детки, идите… Сейчас я вас, мои сладкие, сейчас…
— Бабуля, перестань, а? — жалобно просит Морк. — Нехорошие воспоминания детства навеваешь. С нами, мальками, ты разговаривала точно так же.
Я прыскаю, не в силах удержаться. Да уж, не одно поколение помнит ласковый голос старой ведьмы, за которым могло последовать что угодно — восхитительный долгожданный подарок или внезапное испытание на прочность.
— А вы и ему бабушка? — рассеянно спрашивает Марк. От беспощадного июльского солнца он ослеп больше обычного, хлопает глазами, точно больной дельфин.
— Она нам всем много раз ПРАбабушка, — отсмеявшись, отвечаю я.
— Мы из одной ветви, — добавляет Морк. — У потомков других ветвей волосы другого цвета.
— А так бывает? — удивляется Марк. — Я думал, у фоморов всегда волосы серебряные.
— Волосы у нас, как чешуя у рыб, всех цветов радуги, только кожа всегда синяя. — Меня тоже разморило, я едва говорю, наслаждаясь ленью, заполняющей все мое тело.
— Нет, у фоморов Мертвого моря она все-таки зеленая, — возражает Мулиартех, целясь вилочкой в пышную кремовую розу.
— Совсем зеленая? — удивляемся мы с Морком.
— Зеленее, чем у Асгара, когда он в пустыне заболел! — Мулиартех наносит стратегический удар по розе, расчленяя цветок на две аппетитные половины.
