– Они ждут повода, – под конец второго дня сказал Атену Лис. – Можешь не сомневаться: если что-то случится, первым, кого они станут винить, будет чужак.
Атен только пожал плечами. Сейчас у него не было времени разбираться с подобными пустяками: пока погода не переменилась и опять не набрали силу ветра, нужно было постараться пройти как можно большую часть пути.
Пустыня была преисполнена покоя и безмятежности. Крупные, похожие на пух белых птиц, снежинки сверкали в лучах солнца, переливаясь всеми цветами радуги и раскрашивая все вокруг удивительными оттенками, сплетенными в причудливый узор кружев. Ветер дремал, лишь лениво ворочаясь с бока на бок да протяжно зевая, отчего снег колыхался тихими, задумчивыми волнами. Легкий, преисполненный наивной радости воздух был мягок и нежен. Он не жег, не старался пронзить насквозь своим холодом, а касался щек прохладой утреннего луча или задорно щекотал нос запахом лаванды.
Опытные караванщики считали и два таких дня подряд подарком судьбы, а тут…
Минуло почти две недели, а вокруг царила все то же магия покоя и счастья.
Люди суеверны. Особенно в маленьком караване посреди бескрайних снегов. Они склонны во всем видеть знак: если беда – значит, боги чем-то недовольны, коли удача – наоборот. Так что, если первые дни чужак казался нарушителем спокойствия, и многие считали: Метели не понравится, что жертву вырвали из ее объятий, то теперь все не просто поверили, что совершили богоугодное дело, приняв незнакомца, раз небожители награждают их удачей, но и сочли гостя своего рода оберегом, чье присутствие способно защитить караван.
Раньше чужака сторонились, теперь же, наоборот, искали повода заглянуть к нему в повозку, заговорить. Но тот, казалось, сам стремился к одиночеству. Единственно кого раненый всегда был рад видеть, это Мати. Она прибегала к нему утром, с первыми лучами солнца, принося еду. Девочка привыкла завтракать с чужаком. Рядом с ним даже самая обычная пища – лепешки да каша – казались ей восхитительным лакомством.
Он смеялся: – Тому виной твоя фантазия, малыш.
Незнакомец упорно не называл ее Мати, но девочка не обижалась, когда обычные слова в его устах приобретали неповторимое звучание и имели, казалось, большую власть, чем священное имя.
Мати страшно хотелось расспросить его обо всем: о мире сказки, из которого он пришел, о драконе, принесшем его в снежную пустыню, о том, что случилось, что заставило их отправиться в путь. Однако время шло, а она так и не решилась задать ни одного вопроса, словно что-то непонятное, необъяснимое удерживало ее.
Может быть, это была грусть в глубоких, печальных глазах незнакомца или что-то еще. Сам же чужак не обмолвился ни словом, будто ничего и не было вовсе. Но в этом молчании была не скрытность, нет, нечто другое… Как если бы он опасался, что подобное знание может стать угрозой, не столько ему, сколько тем, кто был с ним рядом…
– Метель обращается с нами, как с лучшими друзьями и самыми желанными гостями, – пробормотал Атен, склонившись над картой.
– Успокойся, старина. И наслаждайся отличной погодой, пока вьюга снова не смешала небо с землей, – произнес Евсей.
– Ветер не заметает наших следов, – продолжал бурчать тот. – Они открыты взгляду любого…
Лис понял его опасения, но возразил:
– Здесь не может быть снежных разбойников. Мы уже слишком далеко ушли от города.
– От какого? – не унимался хозяин каравана. – Первого или второго? Разбойники могли кружить возле погибшего оазиса, а потом, когда того не стало, уйти вперед, в поисках другого пристанища.
– Они не дураки, Атен, и отлично понимали: долгий переход им не по силам.
Надежнее было пойти в другую сторону…
– Разбойники не выбирают дорог. Они идут туда, куда их гонит ветер.
– Падальщики, они нападают только на слабую, раненую добычу. Наш караван им не по зубам.
– Банда могла пополнить свои ряды за счет молодых, крепких горожан, готовых на все ради того, чтобы выжить. Если так, она сейчас столь огромна и голодна, что способна на все. А ее вожаки достаточно умны, чтобы понимать: захват каравана – их единственный шанс продлить свое существование…
– Мы…
– Хватит! – вдруг прервал их спор Евсей. Его лицо побледнело, щека нервно дернулась. – Вы что, хотите накликать беду? Или забыли, что нельзя поминать разбойников в пустыне, что это предвещает нападение? Они всегда появляются, когда о них говорят, словно слова притягивают их, как запах крови влечет хищников.
Мужчины замолчали. Опустив головы на грудь и стараясь не глядеть друг на друга, они сидели какое-то время в тишине.
– И все же, – вновь заговорил Атен. – На эту ночь мы разобьем лагерь и выставим усиленный дозор.
– Люди начнут волноваться…
– Ну и что? Или, по-твоему, лучше лицом опасности оказаться не способными защищаться?…
У хозяина каравана слова не расходились с делами, а дела вершились быстро, не откладываемые на потом. Отдав краткие, рубленные команды, он поспешил забрать дочь из повозки чужака, куда, как он видел, та побежала под вечер.
Незнакомец сидел, опершись спиной о набитые сухими травами подушки. Его раны стали заживать, и на исхудавшее лицо лег слабый румянец. В руках он держал свиток и что-то читал свернувшейся рядом в клубок девочке. Его нашептывавший, проникавший, как ветер, в сердце, душу голос оживлял слова, делая скрытые за ними образы яркими, осязаемыми, понятными.
Увидев Атена, он умолк и девочка, словно очнувшись ото сна, приподнялась, повернулась к отцу. К своему удивлению, караванщик заметил, что в повозке еще и группка ребятишек помладше. Притихшие и испуганно сжавшиеся под суровым взглядом хозяина каравана, словно считая себя в чем-то провинившимися перед ним, они сидели в сторонке, ближе к месту возницы – там, где было теплее и безопаснее.
– Папа? – удивленно мигая, Мати смотрела на него открыв рот. Девочка по-своему поняла его появление: – Ты пришел послушать сказку?
– Нет. Пойдем со мной, дочка. Ты не можешь здесь оставаться.
– Торговец, – заговорил чужак, прочитавший беспокойство в глазах Атена. – Неужели ты думаешь, что я способен причинить зло детям? – в его голосе не было вызова, лишь грусть и готовность услышать в ответ новые обвинения.
– Тебе, наверное, многое пришлось пережить… Я вовсе не хотел оскорбить тебя недоверием. Но я пришел за дочерью. Иди же ко мне, Мати.
– Почему?! – та была готова расплакаться от обиды. – Я хочу дослушать сказку!
– Мати! – он повысил голос, что делал крайне редко, но сейчас у него не было времени спорить с малышкой. И та вынуждена была подчиниться. Бросив грустный, извинявшийся взгляд на чужака, она скользнула к пологу.
