Она повернулась и зашагала к выходу, чтобы скрыть свою досаду. А я, прежде чем последовать за ней, спросил у слесаря шепотом:
– Базиль Тихоныч, а как же эта история? Вы же забудете опять?
– Что ты! У меня блестящая память! Но если хочешь, я все напишу на бумаге. Будет полный отчет. – И он не мешкая полез в свою тумбочку за пером и бумагой.
Я хотел подождать, лично убедиться в том, что он взялся за дело, но тут вернулась бабушка и потянула меня за руку к выходу. Я оглянулся и увидел в открытую дверь каморки Базиля Тихоновича, уже стоящего возле тумбочки с авторучкой в руках. Перед ним лежал чистый листок бумаги. Но глаза Базиля Тихоновича были пока устремлены в потолок. На губах его бродила лукавая улыбка. Он вновь переживал одно из своих удивительных приключений.
– Нет, чтобы, как все нормальные дети, сначала поесть после школы, так его понесло в котельную, – сказала бабушка, поднимаясь вместе со мной по ступенькам из подвала. – И о чем вы только могли говорить? – И бабушка скосила на меня глаз.
– Да ни о чем, про голубей говорили, – солгал я, помня, что бабушка уже давно взрослый человек и что если рассказать взрослому человеку о приключениях нашего слесаря, ему это будет совсем неинтересно.
Бабушка мне поверила. Она говорила, что всегда верит мне.
Я начал сразу переживать из-за того, что сказал ложь. Но потом нашел оправдание. Убедил себя в том, что сделал это ради самой же бабушки. Что было бы еще хуже, если бы я навел на нее зеленую скуку. И тогда она, рассердившись на это, могла запретить мне общаться со слесарем-водопроводчиком. Но и разговоры про голубей тоже оказались ей неинтересны. Наверно, поэтому бабушка разочарованно вздохнула.
– Вместо того чтобы болтать про птиц, взял бы да расспросил его о чем-нибудь более существенном, – произнесла она с досадой.
Нам оставались всего три-четыре ступеньки для того, чтобы подняться из подвала, как вдруг свет заслонило что-то большое, грохочущее, словно курьерский поезд. Прямо на нас мчался жилец из восьмой квартиры – огромный толстый мужчина в полосатой пижамной куртке.
– Бегу за слесарем, – сообщил он, переводя дыхание. – Понимаете, целый час ждем. Мастер, говорят, золотой, да вот как начнет…
– Я вас прекрасно понимаю. Сама была в аналогичном положении, – перебила бабушка. – Но там его нет.
Я удивился и поднял глаза на бабушку. Ее лицо пылало алым румянцем. Еще бы, не она ли сама твердила мне с утра до вечера, что ложь – самое худшее зло на свете.
– Нет, он там, – возразил между тем толстяк. – Я только что звонил в котельную, и Иван Иваныч сказал, что он у себя. Вы просто его не заметили. Но у меня глаз зоркий. Орлиный глаз!
Толстяк засмеялся победно и загрохотал дальше.
А я с грустью подумал, что все – сейчас помешает он Базилю Тихоновичу, и глава о подвесках и на этот раз останется не рассказанной.
– Что же ты, даже соврать как следует не смогла, – сказал я в отчаянии.
– Вот уж никогда не думала, что тут тоже необходимо умение, – пробормотала бабушка виновато.
Я наскоро пообедал и без обычных бабушкиных понуканий сел за уроки. Мне не терпелось поскорей освободиться, чтобы выйти во двор к друзьям, встревоженным моей судьбой, и открыть им тайну нашего слесаря-водопроводчика.
Но так уж бывает всегда, когда спешишь: не получаются самые простые вещи. Я тут же забуксовал на очень легкой задачке. Мое сознание никак не могло сосредоточиться на ее решении. Мне мерещилась пятерка мужчин, мчащихся на конях по дорогам Франции, четверо из них кутались в мушкетерские плащи, на пятом красовался комбинезон слесаря-водопроводчика. Мое напряженное ухо уловило лязг металла. Я не сразу сообразил, что это бабушка кому-то открыла дверь.
– Прямо замучилась с сыном, – послышался голос матери Феликса. – Никак не могу заставить решить простую задачку. Ерзает за столом, вздыхает, грызет авторучку и думает, наверно, Бог знает о чем, но только не об уроках. Зашла к сестре, та жалуется на своего Яшу. У соседей тоже на Зою кричат. Павловна, а как ваш-то?
– Наш-то? Уже все решил, – вторично за этот день солгала бабушка. – Сейчас пойдет гулять.
– Вам хорошо, а мы со своими не знаем, что делать. Может, это эпидемия? Как вы считаете, Павловна?
– Эпидемия, – ответила бабушка, даже не задумываясь.
– Господи, – испугалась мать Феликса. – Пойду вызывать врача.
– Зачем врача? Врач тут не нужен. Справишься сама, – сказала бабушка, видимо не моргнув даже глазом.
Я не узнавал ее. Куда только делась ее степенность, которую она старалась привить и мне. Сегодня бабушка вела себя словно самая легкомысленная девчонка.
– И что нужно делать? Таблетки? Компресс? – спросила мать Феликса.
– Ни в коем случае. Тут необходимо другое средство: лю-бо-пы-то-терапия, – сказала бабушка по слогам, и я понял, что она только что сама сочинила это слово.
– Лю-бо-пы-то-терапия? – повторила мать Феликса. – Что же это такое?
– Курс лечения очень прост и доступен в домашних условиях, – браво сказала бабушка. – Отпустите сына во двор, и через двадцать минут ваш ребенок вновь станет нормальным.
– А как же уроки? – растерялась гостья.
– Выучит перед сном. Если ваш Феликс ляжет сегодня попозже, с ним ничего не случится. Так вот, зайдите к сестре и Зоиной маме и передайте то же самое. Скажите, это прописала я!
Мать Феликса, наверное, только пожала плечами. Я слышал, как она безмолвно закрыла за собой дверь. А бабушка вошла в комнату, напевая под нос что-то лихое о гусарах-усачах.
– Хватит томиться, марш во двор! – приказала бабушка и молодцевато промаршировала в смежную комнату, размахивая руками на солдатский манер.
Но я был самолюбив и не мог ей позволить считать, будто бы только и жду, как бы отступить перед трудностями. И потому остался на месте.
Минут через десять бабушка вышла из комнаты и изумилась, увидев меня за тетрадкой.
– Ты еще здесь, негодник?! – вскричала она. – А ну сейчас же во двор! Бессовестный, там ждут тебя товарищи! Ты один им можешь помочь!
Я взял тетрадь Базиля Тихоновича и вышел, усиленно скрывая радость и делая вид, будто подчиняюсь насилию, но едва за мной захлопнулась дверь, как ступеньки лестницы замелькали под моими ногами. Братья и Зоя уже сидели на старых бревнах, когда-то сваленных в углу двора.
Бревна давно почернели от времени, из трещин проросла трава. По словам бабушки, эти бревна привезли и сложили в углу двора еще в те далекие времена, когда она была девочкой. И будто бы она в детстве частенько сиживала на них, обсуждая дела со своими подругами. Потом на бревнах сидел мой отец – сын бабушки. Однажды она выбрала время, когда во дворе было пусто, взобралась на штабель и показала мне слово «Аня», вырезанное на бревне. Аней звали мою маму. А теперь на этих бревнах заседало наше поколение.
