к ним милостив.
— Ты в самом деле веришь, что он способен на милость?
— Я сыграю с ним в эту азартную игру, Айнвар. Всем знают, что временами Цезарь делает царские по щедрости жесты.
— Если это выгодно для него.
— Знаю, — кивнул Рикс. — Рискну. Вдруг это как раз сейчас ему выгодно — проявить щедрость к побежденному врагу? А ему выгодно. Ведь больше никакого сопротивления не будет.
— Цезарь может думать иначе, — предупредил я.
— И это знаю. Но если я все-таки ошибусь, если он захочет отомстить нашему народу даже после того, как получит меня… ты попытаешься спасти женщин и детей, Айнвар?
— Да, попытаюсь. Я уже думал об этом некоторое время назад.
— Да, Айнвар, ты всегда думаешь. Я должен был привыкнуть. Как ты хочешь спасти их?
— С помощью магии, — спокойно ответил я.
Конечно, он рассмеялся. Я в последний раз слышал смех Верцингеторикса.
Я был среди тех, кто провожал его к Цезарю. Он не мог приказать мне остаться, и понимал, что я все равно пойду. Послам обещали безопасное возвращение в Алезию после того, как они доставят Верцингеторикса, но даже если бы нам грозила смерть, я бы отправился с Риксом. Он же был моим душевным другом.
По такому торжественному случаю Рикс надел свою лучшую тунику, все золотые украшения и королевский плащ, подбитый волчьим мехом. Его вороной, последний выживший конь в Алезии, исхудал до невозможности, но стоило любящим рукам огладить его бока, как животное тихо фыркнуло и знакомо изогнуло свою гордую шею.
Мы молча спускались от стен Алезии к римскому лагерю. Шатер Цезаря стоял на невысоком холме. Отсюда были хорошо видны скалы, возносящиеся к небу. Я еще издали различил знакомый малиновый плащ. Нас ждали.
Верцингеторикс приближался к Цезарю при полном параде и с оружием в руках. Еще на подходе я заметил, как внимательно римлянин изучает моего друга. Даже потерпевший поражение, без рева труб, воплей воинов и грохота сталкивающихся щитов, знаменитый предводитель кельтов выглядел очень внушительно. Его явно опасались.
Верцингеторикс сменил свой потрепанный и помятый щит на новый, с узорами в виде спиралей и с бронзовыми накладками. На позолоченным поясе висел кинжал, а на правом бедре — длинный меч его отца, слишком тяжелый для любого человека не такого богатырского роста. Конем он управлял одной рукой, а в другой держал копье с железным наконечником. Верцингеторикс ехал спокойно, как на прогулке, но по его посадке любой понял бы, что он готов к бою. Римляне настороженно смотрели, как он приближается. Казалось, воздух тоненько звенит от напряжения. Легионеры взялись за оружие. Тут же Цезарь отдал приказ, больше похожий на собачий лай, и его люди замерли.
Неожиданно Верцингеторикс издал дикий боевой клич и бросил коня в галоп. Великолепный всадник мчался по широкой дуге перед шатром римлянина, давая возможность всем рассмотреть величие и гордость кельтского воина. Сердце у меня в груди заходилось от восторга и горечи, а на глаза наворачивались слезы.
Осаженный жесткой рукой вороной взвился на дыбы, молотя по воздуху копытами. Казалось, он продолжает бег, покинув землю. В этот миг Царь Воинов метнул копье. Оно спело короткую песню смерти и вонзилось в землю у ног Цезаря.
Цезарь неподвижно просидел на походной скамье все время, пока Верцингеторикс красовался перед ним. Даже когда копье взмыло в воздух, он разве что сморгнул, да мышцы крепких рук едва заметно дернулись.
Копье все еще подрагивало в земле, а Верцингеторикс, откинув плащ, спрыгнул с коня и замер с высоко поднятой головой. Пауза длилась долго. Потом Рикс опустился на колено и положил меч отца к ногам Цезаря. Завоеватель, по-прежнему не шевелясь, сидел на скамье, холодный как камень.
— Кто-нибудь из вас говорит на нашем языке? — спросил адъютант Цезаря.
— Я могу переводить, — предложил я.
Цезарь взглянул на меня. Его глаза мгновенно окинули плащ с откинутым капюшоном, и выстриженные волосы.
— Друид? — спросил он высоким грубым голосом.
— Я из Ордена Мудрых.
— А-а, колдун, — усмехнулся Цезарь. — Мы избавим эту землю от вашей нечисти. Всему свое время. А ты, — обратился он к Верцингеториксу, — что скажешь мне?
Я перевел вопрос, а затем осторожно перевел ответ Рикса.
— Помнится, ты посылал мне знаки дружбы, — начал мой душевный друг. — Если это был искренний поступок, я напоминаю тебе о нем. Напоминаю и прошу во имя дружбы пощадить людей, сражавшихся рядом со мной. Они сражались благородно и ничем не запятнали своей чести. Они сражались за свободу, которую должен ценить и ты. Я в твоей власти. Я — твой трофей. Но прошу тебя, пощади моих людей, как я пощадил твоих. Мы никогда не унижали своих врагов…
Цезарь выслушал перевод, не отрывая задумчивого взгляда от Верцингеторикса. Когда я закончил говорить, он проговорил все тем же скрипучим голосом:
— У варваров нет понятия дружбы или чести. Я неоднократно убеждался в этом в Галлии. Я не раз протягивал руку дружбы вашим вождям, а они меня предавали. Больше я не совершу подобных ошибок. Единственный безопасный враг должен быть или мертвым или в цепях.
Он задрал подбородок и щелкнул пальцами. Из-за его спины выскочили здоровенные воины и схватили Верцингеторикса. Это случилось так быстро, что Рикс не успел бы оказать сопротивление. Но он и не собирался. Он позволил связать себя и поставить на ноги перед Цезарем.
Он здорово исхудал в последнее время, как, впрочем, и все мы. Но благодаря своему огромному росту, он возвышался над всеми легионерами. Едва заметная улыбка шевельнула губы Цезаря.
— Я возьму тебя с собой в Рим. Хочу показать там, что за странное существо я для них завоевал. Ты не умрешь. Во всяком случае, не сразу. Будешь моим трофеем, как ты сам предложил.
С обеих сторон меня неожиданно схватили сильные руки. Я оглянулся. Каждого нашего посла держали по два легионера. Я не сразу понял: нас просто принуждали смотреть, что будет дальше.
Цезарь подал центурионам знак осмотреть захваченного варвара. Это было хорошо продуманное и подготовленное заранее умышленное оскорбление. В бессильной ярости мы смотрели, как они издевательски осматривают Верцингеторикса.
А он не обращал на них внимания. По-прежнему стоя неподвижно, он смотрел поверх голов римлян одновременно вдаль и внутрь себя, туда, куда не было доступа никому. Для него легионеры значили не больше
