комаров на лесной стоянке. Никаких римлян не было в том мире, который он знал, защищал и любил. Его не трогали грубые руки, шарившие по его телу. Легионеры не могли скрыть восхищения, ощупывая стальные мышцы и мощные ноги. Они прикидывали длину его рук, обменивались восхищенными взглядами, осматривая его мужское достоинство. Да и кто бы не восхитился при виде столь совершенного творения природы?
Верцингеторикс не шелохнулся. Когда они шарили у него под туникой, он даже не моргнул. Как они не старались, вывести его из себя не смогли. Наконец, они поняли, что дальнейшие действия оборачиваются уже против них, оставили свои попытки и отступили с глумливыми улыбками. Другого способа сохранить достоинство и видимое превосходство им не осталось. Верцингеторикс стоял в гордом одиночестве, погруженный в недоступный никому внутренний мир.
Я возрадовался, что не убил его. Дух моего друга одержал победу над своими пленителями, и все, кто присутствовал на холме, поняли это. Цезарь точно понял. Его губы сжались в тонкую линию.
— Возвращайся в крепость, — небрежно бросил он мне. — Пусть откроют все ворота для моих людей.
Римляне отпустили нас и отправили обратно в Алезию, напутствуя насмешками. Когда я оглянулся, Верцингеторикс, как и прежде, стоял перед Гаем Цезарем, глядя поверх его головы. Я бы очень хотел знать, что он там видел.
Галлы ждали нас за воротами Алезии. Они толпились вокруг, дергали нас за одежду, умоляя поведать добрые вести. У нас их не было.
— Нас продадут в рабство? — рыдая от отчаяния, спросил кто-то.
В толпе я заметил бледное лицо Онуавы. Она смотрела на меня широко открытыми глазами, и в них был лишь один вопрос. Я покачал головой.
— Нам нечего ждать пощады от Цезаря. — Слова давались мне с трудом, но я должен был их произнести. — Тех из нас, которых можно продать, ждет участь рабов. Остальных убьют. Но мы попытаемся спасти как можно больше детей и женщин, особенно детей. Слушайте меня... — Конечно, они слушали. Едва ли у кого-нибудь из друидов находились такие внимательные слушатели.
К тому времени, когда стражи на стене предупредили о скором выступлении легионеров, мы были готовы. Дети и самые сильные матери, те, кто имел хорошие шансы на выживание, собрались у боковых ворот. Здесь стоял большая деревянная платформа, а на ней — покрытый кожей, расписанной друидскими символами, загадочный предмет. В это странное сооружение впряглись Гобан Саор и Котуат — другой тягловой силы не нашлось. Они ожидали моего сигнала. Я послал всех, кто был еще способен двигаться, на стены.
— Будем творить магию вместе, — сказал я им. — Вы живы, а жизнь волшебна, поэтому в каждом из вас есть магия. Используйте ее.
Я не успевал попрощаться со всеми, но Ханеса нашел и обнял. Я передал ему последние слова Верцингеторикса, уверенный в его профессиональной памяти. Сам бард оставался в крепости.
— Финал моей эпопеи, — подмигнул он мне. Друид не боялся умереть.
Армия завоевателей направилась через равнину к Алезии, предвкушая грабеж. Галлы на стенах горестно завыли, отвлекая внимание от происходящего у боковых ворот. Ворота открылись. Король и мастер вытащили платформу наружу. Я шел рядом, положив одну руку на закутанное в кожу изваяние. За повозкой тесной группой шли женщины и дети. Мы сразу свернули на дорогу, уходящую за угол крепости. При определенном везении римляне могли нас не заметить, тогда бы нам удалось затеряться в горах.
Однако не сложилось. Вдали зазвучали трубы. Я оглянулся и увидел отряд германцев, направляющийся нам на перехват. Дети закричали, сразу несколько женщин споткнулись, но я крикнул, чтобы они сохраняли храбрость, как Верцингеторикс. Удивительно, но само его имя успокоило беглецов. Когда германцы приблизились, я сдернул кожу с изваяния и взмахнул ей, подавая знак оставшимся. На стене его заметили. Они запели, как я научил их, запели слитно и слаженно, чего трудно было ждать от изголодавшихся людей. А я сосредоточился и единым усилием выплеснул всю свою оставшуюся силу на непокрытое изваяние Двуликого.
Стоило моим пальцам коснуться поверхности камня, как меня окатила жаркая волна. Жизнь в камне пульсировала в такт пению на стенах Алезии. Звук быстро набрал силу, окутал нас, словно покрывалом, и многократно увеличил не только мои силы, но и мощь, заключенную в камне.
Теперь уже закричали все. Я знал, что они увидели, но не стал смотреть на каменную фигуру. Я следил за германскими всадниками, надвигающимися на нас. Они дико вопили; их лица в боевой раскраске выглядели ужасно. Вот! Они увидели фигуру на платформе! Мгновенно нарисованный на их лицах ужас сменился подлинным. Я наблюдал, как их ряды захлестнула паника, точно такая же, как та, которую испытали наши воины при встрече с ними. Передовые всадники отчаянно пытались осадить коней. Задние врезались в них, превращая отряд в вопящую толпу. Кричали люди, ржали лошади. А еще недавно бывшая каменной фигура у меня за спиной испускала волны ужасного жара. Я не смотрел назад, но не отрывал руки от камня. Вокруг меня клубился пузырь кипящего света. Германцы пытались бежать от него, топтали друг друга в безумном страхе, на глазах превращаясь из боевого отряда в стаю дикарей, готовых убивать друг друга только ради того, чтобы избежать казавшейся им смертельной напасти. Они уже не представляли угрозы. Столкнувшись с магией, выходящей за пределы их понимания, они в панике бежали в разные стороны, и вовремя! Мои силы, поглощенные камнем, кончились как-то разом. Колени подогнулись, и я рухнул, как убитый.
Гобан Саор сбросил сбрую и успел поймать меня еще до того, как я коснулся земли. Через его плечо я мельком увидел то, что видели германцы. На деревянной платформе высился двуликий монстр, пылающий неземным огнем. Сверкая всеми четырьмя глазами, он хищно принюхивался. Оба рта кривились, обнажая страшные зубы. Он был, несомненно, живой и грозный! Сознание оставило меня, и слепящий огонь погас.
Котуат поспешно накрыл изваяние кожаным чехлом. Гобан Саор поднял меня и, положив на платформу, начал растирать мне руки и ноги. К нему робко приблизились женщины и дети. Когда все собрались вместе, двое мужчин снова впряглись в повозку, и мы поспешно продолжили путь, напоминая мне гусей, виденных недавно со стены. Я не знаю, смог ли кто-нибудь из германцев объяснить Цезарю, что произошло, но больше нас никто не преследовал.
На закате мы предали каменное изваяние земле в самой середине густого леса.
