Каспар стоит на коленях над телом. Подбирает голову, гладит её лоб, пропускает между пальцами седую прядь волос, и по его лицу струятся слёзы. Стиснув зубы, он рычит… БОЛЬ. Боль и горе ослепляют его. Паутина стонет и кричит, и все достойные чувствуют это… А я чувствую их боль. Они устали, смертельно устали, но то, что произошло, поднимает их… Призыв Каспара, его крик по паутине, страшный клич — и они готовы… По команде все хищники вжимаются в землю, и из груди достойных рвётся их гнев и горе, распространяясь волной по всему полю. Все люди лежат, техника убита, а беззвучная волна идёт дальше — по миру…
— 17.7. Великая Суббота
Мама. Мама, как же так?..
Я не верю, этого не может быть. Ты не могла нас оставить. Нет, это не ты лежишь на каменном катафалке, холодная, спокойная и неподвижная, в парадном облачении Великого Магистра. Нет, не может быть, чтобы высокий воротник с бриллиантовой звездой ордена скрывал шов на шее — совсем как у Эйне тогда. Да, я до сих пор помню тот день, когда ты подвела меня к её телу и сказала: "Запомни её".
Я не могу поверить, что твои руки больше никогда не поднимутся и не обнимут меня, что твои сомкнутые губы никогда не пошевелятся, чтобы назвать меня "куколкой".
Я не верю. Не верю, что это навсегда.
Нет… Глупо надеяться на чудо… Чуда не может быть. Твоя голова была отделена от туловища, а это означает только одно — смерть, окончательную и бесповоротную. Без амнистий.
Трепещущее пламя высоких толстых свечей потрескивало, озаряя спокойное лицо мамы, и в его колышущемся свете поблёскивали бриллианты ордена и голенища её сапог. Её руки резко контрастировали своей белизной с чёрным фоном костюма, но ярче всего выделялся тяжёлый и длинный меч, на усыпанной драгоценными камнями рукояти которого эти руки покоились. Острием он достигал ступней ног. Сверкающий, яркий клинок, отшлифованный до зеркального блеска, казалось, сам излучал свет.
Люди потерпели полное фиаско. Штурм замка закончился для них поражением, а для нас — победой, но… слишком дорогой ценой. Я не знаю, было ли это следствием волны, сгенерированной достойными, но по всей Европе пошли перебои с электроснабжением. Необъяснимые поломки, на устранение которых были брошены все силы… Перебои были не повсеместные, происходили выборочно в отдельных кварталах и районах городов, но и этого хватило, чтобы люди запаниковали. Кражи в супермаркетах, беспорядки, режим чрезвычайного положения — в общем, полный набор, во всех станах Европы. Волна перебоев докатилась даже до европейской части России и севера Африки. Нарушения возникли также в телефонной связи, забарахлила и глобальная сеть, рухнули компьютерные системы нескольких крупных европейских банков, нерегулярно выходили даже выпуски новостей, а результат — людям стало временно не до войны с хищниками. Сначала надо было навести порядок в собственных рядах и справиться со взбунтовавшейся техникой. Без неё современное человечество себя не мыслило…
Мы выиграли этот бой, но потеряли Аврору.
Маму.
Всё было почти как тогда — в день, когда я сидела возле мамы, погружённой в анабиоз после крови Первого, накануне её посвящения в Великие Магистры. Только тогда мама была жива, а сейчас…
Слезами её не вернуть, но так больно…
Сердце ёкнуло: в тёмном углу мрачного зала зажглись жёлтые кошачьи глаза. Желтоглазая живая темнота — что может быть страшнее? Я окаменела от ужаса, а у темноты выросла лапа. Угольно-чёрная, огромная, как у тигра, она выдвинулась из угла и мягко ступила на пол, а за ней появилась кошачья морда. Усатая, чёрная, только правое ухо серебристое. Она бесшумно надвигалась на меня, и из темноты следом за ней вырисовывалось туловище. Это была кошка поистине гигантских размеров — с тигра… Чёрная как ночь — кроме уха.
Я сидела, не в силах шелохнуться, не сводя глаз с ожившей и принявшей кошачий облик тьмы. Она подкралась ко мне на широких лапах и стала тереться огромной мордой о мои колени, ластиться, как обычная кошка, распушив чёрный хвост. Мне было просто страшно дотронуться до этой великанши, но она явно просила, чтобы её погладили, и я провела ладонью по её шерсти — густой и пушистой, но прохладной, как туман. Она ткнулась мордой мне в ладонь, потом потянулась к моему лицу и лизнула прямо в губы. Сквозь гортанное урчание мне явственно послышались слова:
"Отдай жука Юле".
Я хотела спросить: "Какого жука?" — но перед глазами всё начала заволакивать радужная пелена.
Когда она рассеялась, я не сразу поняла, где я вообще нахожусь, в каком измерении. Всё настолько сдвинулось, что сориентироваться было в первые секунды невозможно, и я ощущала лишь неестественность своего положения. Что за сумрачная поверхность передо мной? Кажется, потолок зала… Значит, я лежала на полу. Да, действительно, потому что по той поверхности, что была подо мной, ко мне бежали чьи-то ноги.
— Пушинка! — воскликнул знакомый голос, и сильные руки подняли меня.
Всё резко вернулось на свои места — вернее, это я вернулась в нормальное положение относительно пола и потолка… Голова закружилась, и я уткнулась в плечо Алекса.
— Родная, что с тобой? — спросил он встревоженно.
— Ничего, всё уже нормально, — пробормотала я, хотя не была вполне в этом уверена.
Пламя свечей изредка вздрагивало, лицо мамы белело в сумраке. Невыносимо… Как же это невыносимо больно.
Рука Алекса гладила меня по волосам.
— Пушинка, пойдём, приляг. Ты устала.
И в его сердце пульсировала боль, я чувствовала её, хоть он и не позволял ей излиться слезами. Весь замок был пропитан болью. Как же теперь быть? Что делать? Куда идти? Мама была стволом, а мы — ветвями, и теперь ствол был перерублен. А ветки не могут без ствола…
Только в комнате я почувствовала, что в моей правой руке что-то зажато. Я разжала кулак. На ладони лежал золотой жук.
Эйне спала в своей кроватке, даже не подозревая, что случилось. Где уж ей, крохе, понять…
Но откуда взялся жук? Неужели кошка с седым ухом? И чей он? Мамин? Да, видимо… В момент смерти он должен был выйти из её груди. И почему у меня такое чувство, будто я знаю эту кошку?
Одни вопросы.
Я уткнулась головой в подушку. Устала я просто невероятно, но нервы были слишком напряжены, чтобы заснуть. Нет, ни о каком отдыхе речи быть не могло, какой уж тут сон. Жук грел мою ладонь, его тёплая пульсация меня завораживала, и казалось, будто мама сейчас рядом со мной, утешает меня. Слёзы покатились на подушку.
Эйне дрыхла сном праведника, сбросив одеяльце, а я, в отличие от неё, просто лежала и мучилась. Алекса не было рядом, он где-то застрял с остальными парнями. Встать, что ли? Я оторвала щёку от влажной холодной наволочки, натянула шерстяные носки и свитер, сунула ноги в тапочки и накинула пальто — без него здесь было просто невозможно ходить. Хоть после родов моя физическая выносливость и повысилась, но для меня, человека, в замке было холодновато.
