Ротор-слайд Мангурре оценил.
— Забавная картина, — промолвил он, разглядывая шелестящие на ветру ветки. — И глазу приятно. — Он повернул голову: — Кажется, ты хочешь что-то мне сказать, господин?
Кениг помялся.
— Да, — сказал он наконец. И объяснил Мангурре, что хотел бы изучить его организм.
— Зачем? — удивился Мангурре.
— Хочется узнать, чем жители вашей планеты отличаются от нас, — пояснил Кениг. — А взамен, если хочешь, я буду тебя лечить. У тебя болит что-нибудь?
— Я здоров, — отозвался Мангурре. — Вот если бы ты мог подлечить мои зубы…
— Зубы? — переспросил Кениг. — Можно и зубы…
Он отвел Мангурре в медотсек, усадил в сооружение, именуемое некоторыми остряками «электрическим стулом», и занялся работой. Мангурре переносил все процедуры с завидным терпением.
Челюсти его представляли собой весьма печальное зрелище. В один вечер тут явно было не управиться. Кениг сказал об этом Мангурре, тот пожал плечами: «Решайте сами». Кениг переговорил с Миу, потом спросил, не согласится ли Мангурре погостить на базе лишний денек.
— Я не против, — отозвался тот.
— Мангурре, твои родственники беспокоиться не будут? — осведомился Кениг.
— У меня нет родственников, — ответил Мангурре. — А Пайра тревожиться о моей шкуре не станет.
— Вот как?
— Я же должен был отправиться с вами в долину Валлоа, — сказал Мангурре. — Три дня туда, три дня обратно, да еще пару дней на зимние непогоды… В общем, скоро меня домой не ждут.
Он остался на день, потом еще на день. Кениг за это время основательно поработал над его челюстями и подготовил реплантанты. Томас опасался, что сыграет злую роль какой-нибудь неизвестный фактор и приживление не пойдет, — кто их знает, эти инопланетные организмы; однако все получилось хорошо, и Мангурре с комически опухшими щеками чувствовал себя точно так, как чувствовал бы себя обычный землянин, которому пришлось выдержать несколько операций по восстановлению зубов.
Пока все не прижилось, Мангурре приходилось питаться исключительно мягкой пищей. О бифштексах пришлось забыть — Мангурре питался, посасывая через трубочку разнообразные жидкие деликатесы, которыми старался разнообразить его диету Кениг.
К неудовольствию Миу, совершенствование майярского словаря пришлось пока отставить — Мангурре было больно шевелить челюстями, однако он безропотно терпел то, что вытворял с его зубами Кениг.
Попутно Томас поправил и неправильно сросшуюся после перелома голень Мангурре. В результате всех этих процедур на исходе пятого дня, когда наконец-таки окончательно было решено устраивать планетарную станцию в долине Валлоа, Мангурре, кутаясь в свою куртку по самые глаза (потому что было велено беречь пока новые зубы от простуды), прощался с орбитальной базой как добрый знакомец. Его окружали улыбающиеся люди, похлопывали по плечам и спине, сочувствовали «жертве медицинских экспериментов», желали всего хорошего и только что не дарили сувениры на память: Мангурре от любых сувениров улыбчиво отказывался.
В это время Карми, бывшая принцесса Карэна, приближалась к Карэйнвиру. Переход от замка Ралло до Карэйнвира заканчивался вовсе не так, как начинался: в путь Карми и Смирол вышли вдвоем, тогда они были еще одним целым, счастливой влюбленной парой, но тень отчуждения появилась между ними, когда Смирол рассказал о письме Тилины.
— Значит, они прилетели, — молвила Карми, задумчиво теребя меховую рукавичку. — Так скоро…
Смирол не понял ее печали, наоборот, он горел воодушевлением.
— Идем в долину Валлоа! — говорил он. — Интересно же…
— Нет, — покачала головой Карми. — Пошли к Пайре.
— Ладно, — согласился Смирол покладисто. — Пойдем сначала к Пайре.
Этот день — от сумерек до сумерек — промелькнул перед Карми как единый миг. Задумавшись, она не смотрела по сторонам, шла уставившись на кончики лыж, механически переставляя ноги.
Вечером Смирол развел костер и повесил над огнем котелок, в который набил снегу. Когда вода закипела, Карми насыпала в котелок несколько пригоршней покрытых замерзшим жиром шариков кеттохо — «сухого супа» — и повесила в пару над котелком окаменевшие от стужи лепешки.
Дни стояли безветренные, и Смирол, налаживая ночлег, ограничился тем, что нарубил гору веток со стоящих вокруг елей. Пока он деятельно наводил уют, Карми разминала ложкой в котелке слипшиеся шарики кеттохо и помешивала варево.
— Жутко хочу есть! — воскликнул Смирол, валясь на лапник.
Карми протянула ему ложку и лепешку. Похлебка из кеттохо была не очень вкусной, зато очень жирной и очень горячей, да и не требовала почти никаких кулинарных навыков. Кому-то это кушанье могло бы показаться тошнотворным, но Карми уже давно привыкла есть что бог пошлет, да и Смирол тоже особой разборчивостью не отличался.
Перекусив, они начали устраиваться на ночлег. Смирол вытащил из мешков заячьи одеяла. Карми неспешно переобувалась, меняя дорожные сапоги на мяконькие чулочки из беличьего меха.
— Карми, простудишься, — окликнул ее Смирол. Он раздевался, развешивая свои вещи на. жердочках вокруг костра. Раздевшись догола, в одних шерстяных носках, он с победным кличем юркнул в одеяла.
Когда-то Карми сочла за жуткую экзотику рассказы о том, что хокарэмы даже в лютую стужу раздеваются на ночь, считая нездоровым спать в пропитанной за день потом одежде; теперь же она привыкла — быстро, стараясь не дышать, сбросила одежду, покидала на жерди у костра и бросилась под одеяла в горячие объятия Смирола.
Он встретил ее жадными поцелуями, прошептал, прижимаясь к ней: «У, ледышка моя!»
Это была их последняя ночь.
Смирол еще не догадывался об этом — это знала только она одна.
Все. Вот и нет больше непозволительной, противозаконной любви.
— Карми… Душа моя… — Смирол осторожно потеребил её за плечо.
— О-о?..
— Вставай, пора в дорогу.
— Темно еще.
— Пора. Вставай.
Завтрак был уже готов. Карми, просыпаясь, потянула носом аппетитный запах кеттохо и, вскочив, ринулась облачаться в зимние одежды. Это было не очень мучительно — Смирол, вставший рано, уже прогрел одежду над костром.
— Давай не мешкай, — проговорил Смирол, собирая дорожные мешки. — Надо попасть в Карэйн-Орвит до того, как запрут ворота.
Еще один день, солнечный и снежный, смятый в безразличную череду пригорков и спусков. Еще не сгустились долгие зимние сумерки, когда они миновали городские ворота, и еще не подняли мост через ров, из которого на зиму спустили воду, когда они прибыли в замок. Они прошли через двор, оставив лыжи в сенях шумной людской, дальше, в господские покои. Их заметили. Юный оруженосец встал перед ними.
