Мы не знаем, что ответил бы ему Пэл, потому что в комнату, пылая от гнева, влетела Тазендра.
– Боги! Погиб весь город!
Пэл вскочил на ноги.
– Что вы такое говорите?
– Мика рассказал мне, что Драгейра разрушена до основания.
– Невозможно, – не поверил ей Пэл.
– По пути они встретили множество людей, спасающихся бегством из разрушенного города, и все твердят о катастрофе, которую и представить себе невозможно. Сахри и Фоунд, – добавила она, – говорят то же самое.
Пэл и Айрич обменялись взглядами, а потом сказали:
– Давайте сходим и расспросим их сами.
– Пожалуйста, – слабым голосом попросил Кааврен, – приведите их сюда, я тоже хочу послушать.
– Друг мой! – вскричал Айрич. – Вы проснулись!
– Ну... – протянул Кааврен.
– Как вы себя чувствуете?
– Лучше послушаем, что они нам расскажут.
Трое друзей обменялись вопросительными взглядами, потом Айрич весьма выразительно пожал плечами, после чего без лишних слов привели Сахри и Фоунда, а также приказали внести на носилках Мику. Совет продолжался несколько часов, и каждого из слуг самым тщательным образом расспросили о том, что произошло в городе.
Постепенно до всех начало доходить, какая страшная катастрофа произошла в Драгейре, – помогли рассказы слуг, а также переложение их бесед с беженцами. Мика говорил почти шепотом, отказавшись от энергичного стиля повествования, который он перенял у своей хозяйки. Сахри, время от времени добавлявшая какие-то подробности, показалась всем такой притихшей, какой они ее никогда не видели. Да и Фоунд, несмотря на то что его манеры не изменились, производил впечатление человека, глубоко потрясенного увиденным.
В дополнение к печальному повествованию периодически прибывали беженцы, которых Стюард кормила и размещала на ночь в одной из хозяйственных построек, а затем приходила и сообщала о том, через какие ужасы им пришлось пройти. Айрич сочувственно кивал, Тазендра вскрикивала от негодования, а Пэл своим уверенным спокойным голосом задавал вопросы, – впрочем, на них редко находились ответы. Кааврен за все время не произнес ни слова, словно полностью погрузился в собственные мысли.
Нет никакой необходимости испытывать терпение читателя и во второй раз пересказывать то, что он узнал, причем с большими подробностями, из предыдущей главы. Скажем только, что день близился к вечеру, а настроение наших друзей становилось все более мрачным, в их души начал закрадываться страх.
В какой-то момент, глядя на Мику и Сахри, которые самым бесстыдным образом держались за руки, Айрич повернулся к Кааврену и сказал:
– Вы беспокоитесь о графине?
Кааврен с трудом сглотнул и едва слышно ответил:
– Я бы знал, если бы с ней что-нибудь случилось. Вне всякого сомнения, я бы понял. – Однако тон, с которым он произнес эти слова, говорил сам за себя.
Впрочем, в нашу задачу не входит мучить читателя сомнениями по поводу судьбы Даро. А посему мы рассеем его страхи и сообщим, что она прибыла в Бра-Мур, когда последние отблески дня отправились навстречу погибшей Драгейре. Даро провели в комнату, где собрались Кааврен, Айрич, Тазендра, Пэл, Мика, Сахри и Фоунд, и она, не говоря ни слова, подошла к постели Кааврена, взяла обе его руки в свои и с почтением их поцеловала.
– Я боялась... – начала она, но потом договорила так: – И все же я знала...
– И я тоже, – прошептал Кааврен, и всем, кто находился в комнате, показалось, что в его глаза снова вернулась жизнь. – Я знал, но все равно боялся.
– Ну, – сказала она, – мы вместе, а остальное не важно.
– Остальное не важно, – повторил за ней Кааврен.
В конце одной истории всегда содержится начало другой, а граница между ними так же незаметна, как граница Моря Аморфии, и так же остра, как шпага Кааврена. Наш читатель должен понимать, что наступило Междуцарствие. И в тот самый момент, когда Даро и Кааврен радовались своему счастливому спасению и тому, что они снова вместе, первые семена Страшных Эпидемий упали в землю Адриланки, Кэндлтауна, Нортпорта, Бранча и Тиринзата. Люди Востока были сильны, да и многие из них успели забыть о договоре, заключенном с императором. Кроме того, некоторые могущественные герцоги довольно быстро поняли, что Империи, ограничивающей их желания, больше не существует. Короче говоря, начиналась самая страшная, смертоносная и тяжелая эра со времен падения дженойнов.
Разумеется, мы отлично понимаем, что наши читатели, начисто забыв о Гарланде, наверняка прекрасно помнят о Гритте, про которую мы ничего не сказали.
И все же мы настаиваем на своем праве расстаться с читателем на этом месте, потому что юность заканчивается и человек взрослеет – точно так же бракосочетание обозначает конец одинокого существования человека. Кааврен больше не был солдатом, капитаном и холостяком. Если нам нужно будет рассказать историю о Кааврене и Даро или еще о ком-нибудь из наших друзей... Нет, все равно мы продолжаем придерживаться мнения, что слово «конец» следует поставить именно сейчас.
Обращаясь к читателям с просьбой оценить нашу работу, золотом или уважением, мы вовсе не имеем в виду, что нам больше нечего ему поведать. Ведь мастер Хантер совершенно справедливо указывает на то, что конец довольно трудно обозначить, даже когда известно место, где он должен находиться. Однако историк, по нашему мнению, имеет право и обязан потребовать, чтобы его труд был должным образом признан, а он сам получил право по собственному усмотрению определять начало и конец повествования.
Мы не можем не испытывать благодарность в адрес читателя, который позволил нам проникнуть в его сознание при помощи нашего скромного оружия, коим являются слово и образ, и отлично понимаем, какие в связи с этим мы взяли на себя обязательства. Мы ни в коей мере не забыли о вражде, страданиях, голоде и болезнях. Но чтобы доставить читателю удовольствие, мы возвращаемся к спокойному Айричу, счастливой Тазендре и улыбающемуся Пэлу, который, в свою очередь, смотрит на Кааврена и Даро, не сводящих друг с друга глаз, наполненных нежностью и радостью взаимной любви. Здесь мы и оставим читателя, поблагодарив его за внимание к нашему скромному труду.
Браст: Позвольте мне сказать, что, прежде всего, я счастлив с вами познакомиться.
Паарфи: Так.
Браст: Первый вопрос, который я хотел бы вам задать, и не сомневаюсь, что читателей это тоже интересует, звучит следующим образом: вы пишете так специально? Таков ваш стиль или вы сознательно играете в игры с читателем – на правах автора?
Паарфи: Боюсь, я не понимаю вопроса, который вы оказали мне честь задать.
