Элвин хрипло выдыхает, стискивает меня и целует по-настоящему. Одним из тех глубоких, бесстыжих поцелуев, на которые мастер. От которых обмякает тело и туман в голове.
И я отвечаю, изумляясь своему мгновенно вспыхнувшему желанию, голоду по его губам, вкусу его кожи, его запаху. И уже не понимаю, как могла жить без этого раньше…
Поцелуи, укусы и снова поцелуи — страстные, почти яростные. Они куда проще и правдивее любых слов. Мы вжимаемся друг в друга, словно пытаясь стать одним целым. Сердце колотится часто, нервно, и внизу живота тянет сладко и чуть болезненно.
Когда и как мы очутились в кресле?
…Волосы у него мягкие, их приятно пропускать меж пальцами.
…А крючки на камзоле ужасно тугие и неудобные.
Шнуровка моего платья уже наполовину распущена. Он пытается стянуть его, скользит губами по коже. Пальцы ласкают грудь сквозь одежду, я всхлипываю и понимаю, что еще немного — и отдамся ему прямо в этом кресле, а это как-то неправильно…
— Стой! — шепчу я. — Не надо.
Он отрывается от меня, чтобы простонать:
— Почему? Я хочу тебя, Фран.
От страсти в его голосе, от неприкрытого вожделения во взгляде чуть ноют соски и низ живота. Я тоже его хочу! Боги, даже не думала, что могу так хотеть мужчину…
— Не здесь же, — беспомощно говорю я. — Как девку, в кресле…
— Пошли наверх.
Мы поднимаемся по лестнице, не прекращая тискаться и целоваться на каждом пролете. Одежда… она не нужна — только мешает. Сорвать бы ее скорее, прижаться к нему, почувствовать жар его кожи…
Мы вваливаемся в его комнату, и я толкаю его на кровать:
— Подожди! Я хочу тебя раздеть. Сама.
Он тяжело дышит, пока я нарочито медленно, поддразнивая, расстегиваю крючки и пуговицы. Камзол, а потом и рубаха летят на пол, я провожу ладонями по его груди, глажу еле заметную сетку старых шрамов, наклоняюсь, чтобы потереться щекой и оставить дорожку из поцелуев, расстегнуть пряжку пояса…
Его хриплый голос:
— Я тоже хочу тебя раздеть. Но не уверен, что у меня получится.
— Не надо, я сама.
Мое платье и нижняя сорочка ложатся рядом с его одеждой. А я вдруг краснею и теряюсь. От понимания, что сейчас будет, от мыслей о своей неопытности и просто от того, что мы оба обнажены, а в сумерках Изнанки слишком ярко проступают контуры, темнота волшебного мира бесстыдна, она не скроет наготы…
Повелительное:
— Иди сюда, Фран.
И горячие объятия.
Элвин
Я отстранился после первого же жадного поцелуя, чувствуя, что теряю голову. Слишком давно об этом мечтал, чтобы все закончилось позорно-торопливой разрядкой. И слишком хотел, чтобы для нее это стало чем-то особенным.
— Что случилось?
— Подожди.
Несколько глубоких вдохов. Теперь я не спешил, скользя губами по ее коже. Ямка меж ключиц, твердые горошинки сосков, живот и ниже…
Она ахнула, попробовала свести ноги и простонала:
— Не надо.
— Почему? Тебе не нравится?
— Нравится, но это неправи…. А-а-а-а-ах!
После она только содрогалась и тихонько вскрикивала, пока не дернулась, чтобы застонать и обмякнуть.
— Тссс… мы только начали. — В ответ на это обещание она глубоко, судорожно выдохнула и спрятала лицо у меня на груди, словно стыдилась.
— Франческа, посмотри на меня. — Она помотала головой. — Ты что — стесняешься?
Кивок.
— Глупенькая.
Я погладил ее по спине. Целуя шею, кончиками пальцев прошелся вдоль позвоночника, спустился к ягодицам. И снова, уже смелее — ладонью. Она выгнулась, ластясь словно кошка, потерлась о мое плечо.
— Я не очень знаю, что делать, — растерянный шепот. — Я никогда так не…
— Ничего не делай. Расслабься.
Она послушалась не сразу. Поначалу смущалась, то напряженно вздрагивала, то пыталась вернуть ласки, не зная толком, как это делается, словно не была с мужчиной раньше. И, кажется, ждала, что я сразу перейду к сексу, как юнец, впервые дорвавшийся до женского тела.
Я хотел ее так, что было почти больно. Но еще больше я хотел, чтобы ей тоже было хорошо, поэтому не торопился. Целовал то легкими и быстрыми, то долгими поцелуями. Гладил, ласкал, пьянея от запаха жасмина и меда, от сладкого бархата кожи и просто от мысли, что вот она — моя, теперь уже совсем моя. И сдерживал почти нестерпимое желание прервать прелюдию, чтобы просто овладеть ею, утолить мучительный плотский голод.
Темные волны волос на белой простыне. Прерывистые, тихие всхлипы и вскрики. Неумелые, несмелые ответные ласки. Возбуждающая какие-то дремучие инстинкты черная полоска на тонкой шее — знак моей власти.
Франческа была восхитительно мягкая, отзывчивая и потрясающе неопытная для дважды замужней женщины.
Стоны стали громче и жалобней, она выгибалась, подавалась вперед бедрами и вздрагивала от каждого моего прикосновения, не решаясь сказать о своем желании. И я продолжал эту сладкую пытку, словно не понимая ее скрытой просьбы. Слишком большим наслаждением было наблюдать за битвой стыдливости и вожделения.
Умоляющий шепот:
— Пожалуйста!
— Что «пожалуйста»? — Я прикусил ее сосок, она всхлипнула как-то беспомощно, почти по-детски. Снова толкнулась вперед бедрами и захныкала. Меня даже на мгновение уколола совесть. Но чувствовать власть над этой женщиной, видеть ее смущение и желание было слишком приятно.
— Давай, скажи это.
— Возьми меня! — еле слышно произнесла она.
Как ни хотелось еще ее помучить, я не мог больше терпеть.
Резкий выдох и томительно-приятные, долгие движения. Я сдерживался, как мог, старался не торопиться, наслаждаясь тем, какая она жаркая, влажная, тесная. Пил губами ее стоны и медленно двигался, а она раскрывалась навстречу — покорная и жаждущая.
Когда она изогнулась, вскрикнула и сладко сжалась там, внутри, я глубоко задышал, пытаясь хоть ненадолго оттянуть финал, но это было уже невозможно. Быстрее, резче, грубее, сильными толчками вторгаясь в ее тело и уже понимая, что долго не продержусь…
А после мы лежали, обнявшись, и я чувствовал сумасшедшую нежность, желание защитить и сделать счастливой эту женщину. Возбуждение отпускало неохотно, звало повторить. Снова входить в нее, слышать ее крики, чувствовать, что владею ею целиком и безраздельно.
— Ох, я никогда не думала… то есть я всегда думала: отчего мужчинам так важны эти смешные движения.
Я почувствовал, как губы расплываются в самодовольной ухмылке.
— Похоже, оба твоих мужа были неумелыми придурками. И если первого извиняет хотя бы неопытность, то второй…
