Кроп кивнул, стараясь всунуть письмо ему в руки.
— Люси сильно хворала. Взяла с Кропа слово сохранить письмо для Джека. — Губы Кропа сложились в нежную улыбку. — Люси подарила Кропу коробочку. Гляди. — Он достал коробочку. На ее крышке были вытиснены морские птицы и раковины. — Она сказала, эти птицы напоминают ей о доме. Кроп любит птиц.
Джек почти не слышал его. Сердце било тревогу, будто военный барабан.
— И ты хранил это письмо больше десяти лет?
— Берег, как бабусины зубы, — просияв, похвастался Кроп. — Только раз потерял, в снегу, но потом выкопал.
— И хотел его сжечь, потому что думал, будто я умер?
— Прости Кропа, — склонил голову слуга. — Кроп не знал.
Джек взял у него письмо.
— Тебе не за что извиняться, Кроп. Ты сделал все так, как просила Люси. Она была бы довольна, что ты берег письмо так долго. И сказала бы тебе спасибо — как я говорю сейчас.
— Люси была добрая. Никогда не обзывала Кропа.
Джек рассеянно кивнул. Он провел пальцами по пергаменту, и память вернула его на десять лет в прошлое. Кроп был последним, кто видел мать живой. Джек помнил, как тот вышел из ее комнаты, держа руку за пазухой. Неужели она отдала ему письмо тогда же? В последние минуты перед смертью?
Дрожащими руками Джек взломал печать. Хрупкий воск разломился на мелкие кусочки. Джек развернул письмо и стал читать.
Дорогой Джек!
Если ты читаешь это письмо — значит, Ларна больше нет. И, если храм разрушил ты — а я верю, что это так, — то я должна открыть тебе правду. Это самый малый из моих неисполненных долгов перед тобой.
Я родилась на Ларне от жреца и служанки и выросла на этом острове. С тех пор как я себя помню, меня приставили к оракулам — я обмывала их, кормила, втирала бальзам в их язвы. Я не задумывалась над тем, что делаю: для меня оракулы были косноязычными безумцами и только наполовину людьми. Со временем жрецы стали доверять мне уход за новичками — за юношами, которых камень еще не свел с ума и чьи тела еще не утратили здоровья и красоты. Я была поражена, когда открыла, что эти оракулы ничем не отличаются от меня, они говорили вполне связно, смеялись и плакали. Они испытывали страх.
Я привязалась к этим юношам, а одного из них полюбила. Он был мой ровесник — мы целыми днями держались за руки и говорили, как убедим отсюда. Мы любили друг друга со всем отчаянным пылом юности, и ничто не могло разрушить эту любовь. Но однажды я заболела красной горячкой и две недели пролегала в постели. Когда я увидела моего любимого вновь, разум уже покинул его. Пророческий камень отнял у него рассудок, а веревки въелись в его плоть. Он не узнал меня, и я обезумела: я визжала, дергала его веревки и проклинала Ларн. Мне удалось ослабить веревку, но с ней оторвался кусок его кожи, обнажив живое мясо. После этого я уже не помнила себя. Жрецы пытались оттащить меня прочь, а я осыпала их проклятиями и дала страшную клятву разрушить остров. При этих моих словах пещера заколебалась. Мне заткнули рот тряпкой и били, пока я не лишилась чувств.
Очнулась я в темнице, приговоренная к смерти. Мне кажется, жрецы боялись меня, боялись моей силы и моей клятвы. Мать помогла мне бежать и пустила меня в челноке на волю волн.
Несколько дней спустя шедший мимо корабль подобрал меня и доставил в Рорн. Один из моряков, хороший, добрый человек, взял меня к себе домой и окружил заботливым уходом. Когда мне пришло время уходить, он отдал мне все свои сбережения, пожелал мне удачи и проводил в дорогу. Меня и теперь согревает память о его доброте.
Покинув Рорн, я постаралась уйти как можно дальше от острова. Я отправилась на север, а потом повернула на запад, изменив по дороге свое имя и внешность. Наконец я добралась до Четырех Королевств и стала служить камеристкой в замке Харвелл. Королева Аринальда благоволила ко мне и сделала меня одной из своих служанок.
Вот тогда я и встретилась с Королем. В те дни он был несчастен; они с королевой жили как чужие, ибо она не могла зачать дитя. Я же была одинока, не имела друзей, которым могла бы довериться, — и, когда король Лескет заговорил со мной однажды в саду, я была не только польщена, но и благодарна ему. Я, как и все остальные, слышала сплетни о том, что Король имеет связи с другими женщинами, но Лескет был так добр и внимателен ко мне, что я и думать об этом забыла. Шли месяцы, и мы все больше сближались. Лескет говорил со мной о королеве и своих государственных делах, а я только слушала, не смея и слова вставить. Порой я расспрашивала его о дальних странах — Ларн никогда не покидал моих мыслей, — и Король охотно рассказывал мне обо всем, что происходит в мире, даже карты показывал.
Со временем наши отношения стали еще более близкими. Мы встречались в лесу, в старом охотничьем домике. Именно там в один темный и дождливый вечер поздней осени Лескет показал мне Книгу Марода. Очень старую, с обветшавшим переплетом и хрупкими страницами. Король сказал, что это один из четырех подлинных списков великого труда.
Как только я взяла эту книгу в руки, что-то изменилось во мне. Я задрожала, и невидимый обруч стиснул мне лоб. Книга раскрылась будто бы сама по себе, и мой взгляд сразу нашел на пожелтелой странице строку, изменившую всю мою жизнь:
Империя рухнет, рухнет и храм.
Я сразу же поняла, что это значит. Не успев еще прочитать стих мельком, я уже знала, что должна делать. Марод, предсказав падение Ларна, дал мне случай осуществить свою клятву. Для этого нужно было одно: произвести на свет дитя, предназначенное исполнить пророчество:
Когда благородные мужи позабудут о чести
И некто три крови вкусит в один день,
Два могучих дома сольются вместе,
И далеко падет сего слияния тень.
Тот, кто родителей лишен,
Любовник сестры своей — только он
Остановит злую чуму.
Империя рухнет, рухнет и храм,
Но правда, безвестная многим умам,
Дураку лишь ясна одному.
С этого дня я задалась мыслью зачать ребенка от короля. Я знала, что он никогда не признает незаконного сына, рожденного служакой, и дитя мое останется без отца — точно так, как сказано в пророчестве.
А позднее ему придется лишиться и матери.
В ночь твоего зачатия — ибо тот, о ком сказано в стихе, это ты, Джек, — Король тихонько спустился ко мне на кухню. Мы предавались любви в темном углу, где обыкновенно обедали камеристки. Позже я открыла ставни, чтобы впустить свежий воздух, — и увидела, как одна из звезд на небе расплелась надвое и упала на землю. Тогда я поняла, что пророчество начало сбываться.
