– Ты пробовал с ним говорить?
– Пробовал. Без толку. Не помнит он ничего. Вернее, помнит, но…
– Договаривай, – в голосе Аида сквозило плохо скрываемое напряжение.
– Помнит – но только то, что известно всем. Подвиги помнит, но утверждает, что совершал их сам! Гигантомахию (Лукавого передернуло) помнит плохо и все время называет ее «Великой битвой». А о том, как это было на самом деле, даже слушать не захотел. Развернулся и ушел. Хорошо хоть по шее не съездил!
– Брата своего вспоминает?
– С трудом. Был, говорит, у меня брат, кажется, Ификлом звали… Был да сплыл. И куда подевался – не знаю. Помер, наверное.
– А отца?
– Он считает своим отцом Зевса! Я ему намекнул – еле потом удрать успел, от греха подальше! А Семья счастлива, их такой Геракл вполне устраивает…
– Про тень ты им, конечно, не говорил?
– За кого ты меня принимаешь, дядя? – обиделся Лукавый.
– Это правильно. Ни к чему. Совсем ни к чему Семье знать, что я уже не чувствую себя здесь единственным хозяином. Владыкой.
– Ты?!
– Я, Гермий. Потому что царство теней – это Я, Владыка Аид, Старший. Но с того дня, как здесь появилась тень Геракла, это уже не совсем Я. Это Я – и Он. Потому что он не теряет память! Он пьет из Леты, ходит мимо Белого Утеса по сто раз на дню и помнит все! Ты не забыл, Лукавый, как мы были удивлены, когда после смерти Ификла его тень не явилась сюда, и ты не смог отыскать ее на Гее?!
– Не забыл.
– А теперь… теперь их двое. Двое – но это одна тень. Или все-таки две? Я теряюсь в догадках. И ты не видел, Гермий, как он собирает их всех: Орфея, Кастора, Алкмену, Мегару, Лина, других… Мой пастух Менет, сын Кевтонима, безропотно приводит очередную черную корову, помогает совершить приношение – а потом часами сидит в кругу оживших теней и слушает их разговоры. Я видел: за их спинами, рядом с Ифитом-лучником, всегда стоит еще одна тень, такая же высокая, только она никогда не подходит к костру – даже когда приходят Медуза, Герион…
Веришь, Лукавый, – я ни разу не попытался вмешаться! Я не могу. Это удивительно, это недостойно бога, но чувство вины страшнее любого из известных мне проклятий!..
Багровые сполохи качнулись и побледнели.
Затаила дыхание Великая Река.
Тишина.
– И мальчик, по-моему, тоже сохранил память. По крайней мере, отчасти, – наконец добавляет Аид.
– Лихас? Почему?!
– Не знаю. Может быть, потому что ни на шаг не отходит от Геракла – как не отходил от него там. Может быть, потому что любил его больше всех, простив даже собственную смерть.
– Любил – больше всех?
– Ты прав, Гермий. Больше всех – кроме одного. Того, кого нет и никогда не будет здесь, в Аиде. Кроме отца.
Потом они долго сидели, не произнося ни слова.
– И все-таки я не могу понять, почему Геракл сохранил память! – вдруг ударил себя кулаком по колену Лукавый. – Не знаю, что было бы для него лучше; но понять – не могу! Отчего так вышло, Владыка?! Оттого, что их двое? Или оттого, что он – тень бога?!
– Может быть, Гермий. Все может быть. Но ты хорошо сказал – тень бога… Есть ли тени у нас, Лукавый? Молчишь?
– Молчу.
– Правильно делаешь. Ведь если тот Геракл, что сейчас пьет нектар на Олимпе и спит с Гебой, помнит лишь то, что сохранилось о нем в памяти людей, в мифах и легендах – а он помнит только это! – может быть, это люди сделали его таким?! А настоящая память двух братьев-близнецов, Алкида и Ификла – она здесь, в Эребе? И именно потому его тень не забывает ничего?! Но тогда я задаю себе вопрос: люди создали нового бога по имени Геракл, их память возвела его на Олимп. И я задаю себе второй вопрос, Гермий: кто создал нас?!
– Как это кто?! – Лукавый чуть не свалился с камня, на котором сидел. – Ну ты, дядя, скажешь! Водички из Леты нахлебался?! Уран и Гея, титаны, Крон, потом вы, старшее поколение, потом мы, ваши дети…
– Это я помню, – очень серьезно произнес Аид. – Но что, если не было Урана и Геи, Крона и его жены Реи, пещеры на Крите и Титаномахии… не было ничего! Что, если все это придумали люди, что, если они создали нас – таких, какие мы есть, какими помним себя! Что, если они СОТВОРИЛИ нас?! Что, если правда – это, а не то, что мы помним?!
Гермий потрясенно молчал.
– Впрочем, это всего лишь мои догадки, и скорее всего мы никогда не узнаем, как все обстоит на самом деле; кто возник прежде – люди или боги? В любом случае, мы такие, какие есть, и сейчас мы зависим от смертных; а они от нас – уже нет. Почти…
– И что, нет никакой надежды? – тихо спросил Гермий.
– Надежда? – горько усмехнулся Аид. – Ты говоришь как смертный. И поэтому для тебя надежда еще есть. А для остальных… не знаю. Возможно, наша последняя надежда – это он. Геракл. Тот, который находится здесь. Тот, который сохранил настоящую память. Значит, кто-то помнит и о настоящем Геракле. А вместе с ним – и о нас. Настоящих. Все-таки не зря говорят, что Геракл держал на плечах небо с богами. Он и сейчас его держит, Гермий.
– Если он захочет уйти, Кербер выпустит его, – дрогнувшим голосом сказал Лукавый. – И, виляя той змеей, которая заменяет глупому псу хвост, проводит до мыса Тенар.
– Проводит, – кивнул Аид. – Только он не уйдет. Ты видел их?
– Их?
– Тогда смотри.
Багровый сумрак поредел, и где-то впереди обозначилось блеклое пятно.
Выход.
Выход в мир живых.
И на фоне серой предутренней дымки, на фоне этого блеклого пятна, от которого шел тусклый, размытый, неуверенный свет, отчетливо вырисовывались контуры трех фигур.
Пожилой мужчина в заношенной до дыр львиной шкуре положил руку на среднюю голову неподвижно замершего адского пса – и силуэт мужчины слегка двоился, не давая понять до конца, один он или все-таки их двое?
У ног его сидел угловатый юноша, задумчиво пересыпая что-то из ладони в ладонь.
Песок?
Пепел?
И все трое молча смотрели туда, где вот-вот должно было взойти солнце.
Март – декабрь 1995 г.
Авторы выражают благодарность кандидату исторических наук А. В. Шмалько за консультации в области исторических реалий XIII в. до н. э.
Парод – вступительная песня хора в античной трагедии.
Алалкомена– одно из прозвищ богини Афины, дочери Зевса и Метиды; прозвище Паллада она получит позднее, победив гиганта Палланта и обтянув его кожей свой щит.
Танат – Смерть, брат-близнец Сна-Гипноса, сын Нюкты-Ночи.
Мойры – три богини судьбы: Клото – Пряха, Атропос – Неотвратимая, Лахесис – Жребиедательница. Досл. «мойра» – «участь».
