на трон Микен до того, как ситуация станет еще сложнее, к примеру?
Анаит переводит взгляд с Электры на царицу Итаки.
– Он похож на лошадь, объевшуюся некоей травы, растущей у ручья. И кое-что в его бреду…
– Он не бредит! – цедит Электра.
– Вообще-то бредит, чего это она утверждает, что нет?
– Семейные узы, – поясняет Пенелопа, спокойная, как водная гладь. – Пожалуйста, продолжай.
– Ладно. Его бред похож на тот, что бывает у жрецов, вдыхающих излишне много священного дыма, – они не выпадают полностью из окружающего мира, но и слова их не связаны с ним. Еще у кого-нибудь были подобные признаки?
Электра нервно вздрагивает, уставившись в никуда.
– В Микенах перед нашим отъездом. Как-то вечером, довольно рано, служанка допила его вино. К утру она металась в жару, задыхаясь и глядя широко распахнутыми глазами на что-то невидимое. И Пилад – тоже.
– Пилад?
– Капитан микенцев, который, я полагаю, прямо сейчас ведет корабль в порт нашего города, делая вид, что все в полном порядке и под абсолютным контролем, – объяснила Пенелопа Анаит, не проявившей особого интереса.
Они снова смотрят на царя, Анаит опять прижимает руку к его лбу, и ее скуластое выразительное лицо хмурится.
– Кто готовит еду и питье Оресту?
– Я.
– С самого начала? Воду берешь из колодца? Кашу мешаешь в котле?
– Я… нет. Но в Микенах, в тот момент, когда я заподозрила, что его травят, я велела, чтобы на кухнях готовили всем одно и то же, накрывали одинаково и ставили передо мной. Я выбирала по одному блюду со стола, остальные съедали наши гости, слуги и рабы. Я лично несла кубок Ореста и сама же проверяла, чтобы все во дворце пили те же вино и воду, что наливали ему. Не было ни единой возможности отравить моего брата, не рискуя отравить всех остальных.
Пенелопа пытается поднять одну бровь, но лицо недостаточно подвижно, поэтому приходится поднять обе.
– Это фантастически опасная затея; что, если бы отравителям было все равно, кого убивать?
Глаза Электры вспыхивают – о, прямо как у ее матери. Девчонка разозлилась бы, узнай об этом.
– И что? Если все должны умереть, чтобы мой брат жил, – разве не это следует сделать для своего царя?
Электра – еще и дочь Агамемнона, о чем мы всегда должны помнить. Отец убил ее сестру, чтобы отправиться на свою войну, и забыл об окровавленном теле Ифигении настолько же быстро, насколько привык к запаху погребальных костров под стенами Трои. Пенелопа видела множество будущих царей, когда еще малышкой жила при дворе Спарты. Захолустные западные острова стали в некотором роде спасением от необходимости выносить их общество.
– Полагаю, твоему брату лучше не стало?
– Сначала стало, а потом все вернулось. На него накатывало приступами. Ко времени отъезда я поняла, что моих действий недостаточно. Но что я могла сделать? Он царь. И должен был вести себя как царь: принимать просителей и устраивать суды. Его нельзя запереть в покоях: это было бы не лучше смерти, а может, и хуже.
– Если бы его хотели убить, он уже был бы мертв, – вставляет Анаит с привычным спокойствием того, кто знает свое дело и не видит в нем ничего такого.
Все взгляды обращаются к ней, и ей на мгновение кажется, что не все так же легко, как она, принимают сказанное. Она пожимает плечами: будучи юной жрицей, за этот жест она получала по ним шлепок, но теперь, когда она сама возглавляет храм, ее не беспокоит вся эта чепуха насчет приличий и достойного поведения – лишь искреннее поклонение Артемиде.
– Есть множество цветов, грибов и трав, которые, если подмешать их в еду, выдавить в питье или смешать с маслом, попадая на язык, убивают меньше чем за день. Если бы я хотела свести с ума этого человека, – кивок на Ореста, пока не особо интересующего Анаит с точки зрения его статуса царя царей, – то нашла бы три-четыре травки, растущие даже на этой ферме, которые приводят к гораздо лучшему результату, чем это невнятное бормотание.
– Безумный царь, – размышляет Пенелопа, – может быть не менее полезен, чем мертвый. – Пенелопа – эксперт в области неоднозначной царской власти; несравненный ввиду отсутствия царей. – Что могло бы случиться, если бы Орест умер?
– Совет царей. Собрались бы все старейшие правители земель, величайшие воины: Менелай, само собой, и любой, кто решил бы, что может претендовать на трон.
– И кому бы досталась корона?
Электра прикрывает глаза, качая головой. Невозможно даже подумать об этом, но она должна.
– Менелаю? – подсказывает Пенелопа мягко.
– Нет. Конечно, у него больше всех прав на трон. Он – брат Агамемнона. Но остальные ни за что этого не допустят. Они объединятся вокруг кого-то другого – достаточно слабого претендента, чтобы древние рода Микен смогли им управлять, но достаточно сильного, чтобы дать отпор Менелаю, если тот откажется признать результат. Один человек не может стать царем и в Микенах, и в Спарте, ведь тогда он способен будет подчинить все земли.
– Претендент достаточно слабый и сильный, а ты?
– Я? Мной скрепят этот договор. Я стану женой того, кого они выберут, чтобы не пустить Менелая на трон.
– Станешь?
Электра не знает. Ее долг понятен, а она верит, что долг превыше всего. Но она достаточно мудра, чтобы прислушиваться к своему сердцу, а потому опасается, что оно, как и сердце ее матери, и тетки Елены, может предать. Она боится того, что способна полюбить, и это самая большая опасность из всех, одна из причин, по которым она обратилась к Пенелопе. Царица Итаки, полагает она, отринула даже возможность любви во имя долга.
Такой должна стать и Электра – женщиной изо льда и камня. Я глажу ее по щеке и запечатлеваю нежный поцелуй на лбу. Электра всего раз видела любовь: когда ее мать полюбила Эгисфа, а тот – ее, – и это чувство ядом разъело ее сердце. Она не верит, что его удастся когда-либо исцелить. Еще одна из ее ошибок.
– Что, если Орест действительно сошел с ума? – спрашивает Пенелопа, и Электра тут же приходит в себя, вспыхнув от гнева, и поднимает тяжелый взгляд. Пенелопа встречает его без малейшего колебания. – Это весьма разумный с политической точки зрения вопрос, сестра, – продолжает она. – Действительно, если отравитель не убил твоего брата, тому были причины. Безумие… вызывает вопросы, не так ли?
– Если… если было бы решено, что мой брат ни в коей мере… не способен править, – гневно цедит Электра, едва проталкивая слова меж стиснутых зубов, – воцарился бы хаос. Кто-то попытался бы созвать совет старейшин, но те, кто поддерживал бы моего брата, не стали бы с этим мириться. Пилад поднял бы людей на защиту Ореста, как и Менелай, хотя цели у них при этом были бы совершенно различные. Как и с твоим мужем, проблема в следующем: что случится, если ты соберешь союзников, чтобы занять трон, а затем Орест – или Одиссей – внезапно вернется? Это… невероятно опасно.
– И, как с моим мужем, – рассуждает Пенелопа, – некоторое преимущество получит тот, за кого ты выйдешь замуж.
– Я не выйду за того, кто собирается захватить трон брата!
– Даже если твой брат безумен?
– Он не безумен!
Электра закусывает кулак. Она не делала этого с тех пор, как была ребенком. Кусает чуть ли не до крови, затем внезапно отдергивает руку, как будто кто-то мог не заметить этого движения. Пенелопа садится, переплетя пальцы на колене, и благородно делает вид, что так и есть. Анаит озадаченно моргает, затем переводит взгляд с одной на другую. «Неужели царские особы способны так себя вести? – гадает она. – Как обычные люди? Неудивительно, что ничего не делается как следует».
– Что ж, – вздыхает наконец Пенелопа и еще раз: – Что ж.
Она поднимается, шагает к двери, останавливается и оборачивается:
– Кто бы ни травил твоего брата и каким бы образом это ни происходило, его определенно не собираются убивать. А значит, у них есть хозяин, который многое получит, начнись смута. Очень мало людей процветают в хаосе, сестра. Но одному это удается лучше всех. Помни об этом, когда появится Менелай.
Электра молчит, отвернувшись к стене.
