— Что?
Он нагнулся, кулаком опираясь о камень у меня над головой.
— Барышня, — голос его был холоден и терпелив, — не знаю, как тя кличут. Давеча ты украла у меня лодку, барышня. Я искал свою лодку, и я ее нашел. Я чо подумал — куда может снести лодку без весел, на одном руле? Ежели остров обошла и в море вышла, то ее, сталбыть, вынесет на берег к Чистой Мели. А если не обошла остров, то так и так — где-нить туточки, на островке, целая или разбитая. Я нашел лодку. И воровку я тоже нашел.
От него пахло потом, теплом, едой. Это был полузабытый запах, будоражащий, неуместный, мирный, странный. Я сама когда-то принадлежала этому запаху.
— Я заплатила тебе, Кукушонок. Я бросила на причал золотую монету. Или тебе показалось мало?
Он сощурился, поджал губы. Не спеша присел на корточки — лица наши оказались вровень.
— Ты, барышня любезная, ври, да знай меру. Хватит мне зубы заговаривать, мантикор, мол, у нее в клетке… спит, мол, все время, рыбу жрет… Я тоже хорош, уши развесил. Купился как малой на байки глупые… мантикор, мол… с хвостом, в шипах…
Он вдруг замолчал. Он сидел передо мной на корточках, свесив до земли руки, в каждом кулаке — по горсти гальки. Рот его искривился, словно он съел что-то горькое.
— Я не врала, Ратер. Мантикор на самом деле существует. И я на самом деле бросила монету на причал.
Все было так, да не так. Я вспомнила — монета легла под ноги набежавшей толпе, а Ратер Кукушонок в это время уже барахтался в воде.
— Кто-то подобрал твои деньги, — сказала я. — Там, на причале, толпились люди. Кто-то взял монету.
— А мне что с того, что кто-то взял монету?
Щелк, щелк, щелк — сырая галька посыпалась у него из руки. Что-то напомнил мне этот звук… что-то неприятное, кладбищенское. Хотя почему, если кладбищенское, то сразу — неприятное? Вот Эльго, например, симпатичнейший собеседник. С чувством юмора. Я сказала примиряюще:
— Ну ладно, шут с ней, с монетой. Я тебе еще одну дам, хочешь? Золотую монету, за лодку, хорошо?
— Я не продавал тебе лодки.
— Золотая монета, Ратер старинная авра. Купишь две лодки, новые, да еще на гулянку хорошую останется.
Я собралась было залезть в кошель, но вспомнила, что сейчас там только серебро и медь. И свирелька моя золотая. А открывать при мальчишке грот…
— Нет уж, — прищурился Кукушонок. — Твое золото к утру превратится в битые черепки. Или в ворох листьев сухих. Слыхали такие байки, знаем.
— Так что же ты хочешь?
Пауза. Он отвел глаза. Звездная ночь — лицо его хорошо было видно. Широкие скулы, большой нос, большой рот, смешные брови — одна выше другой. Залитые тенью глазницы — как озерца, кончики ресниц, окрашенные звездным светом, словно тростник в стоячей воде. И взгляд из тени, когда он, надумав что-то, поднял глаза — неожиданный, близкий, тянущий.
— Мантикор… — прошептал Кукушонок, подавшись вперед. — Ежели не соврала ты… Мантикора хочу увидеть.
Я улыбнулась от растерянности.
— Не хочешь золота, хочешь посмотреть на чудовище?
Он кивнул. Широко раскрытые глаза его казались совсем черными.
А почему бы и нет, подумала я. Парень отдаст мне лодку, принесет весла… И вообще, будет у меня союзник в городе.
Который будет знать о древних сокровищах в горе. Который сможет помыкать мною и ставить мне условия. У которого соображалка получше моей — он сразу понял, что мантикор гораздо дороже одной золотой монеты. Который нашел свою лодку и поймал воровку буквально на пороге ее логова.
О, люди, человеки, я помню о вас кое-что. Я знаю, вы не меняетесь, сколько бы времени не прошло здесь, в серединном мире. Я сама вашего племени. Я не доверяю вам. А так же, думаю, Амаргину очень не понравится настолько «тесная» дружба с местным юнцом. Выставит меня из грота. И будет прав.
— Что? — шепотом спросил Кукушонок. — Что молчишь? Никакого мантикора нет? Ты трепалась? — Он схватил меня за плечо, тряхнул. — Трепалась? Отвечай!
— Мне случается иногда врать, — пробормотала я. — Как, собственно, многим. А ты можешь похвастаться, что всегда и всюду говорил только правду?
Рука его упала. До этого он сидел на корточках, а тут плюхнулся задом на камни. Из него словно стержень вынули.
— Не огорчайся, — сказала я. — Ты еще повидаешь чудеса на своем веку. Станешь моряком, увидишь далекие страны, таинственные острова…
— Постой. — Он нахмурился. — Погоди. Ты… как тебя звать-то?
— Леста.
— Леста. Ты мне вот че скажи, Леста. Ты ж сама — того. Не нашенская. Нелюдь ты. Дроля из холмов.
— Сам ты дроля! — оскорбилась я. — Меня зовут Леста Омела, с хутора Кустовый Кут. Это недалеко от Лещинки, на границе Королевского Леса.
— Хм… — Он отвел глаза. — Знаю я Лещинку… Хмм… Видала бы ты, как дурак наш потом по углам плевался и пальцем обмахивался. Как черта увидал, ей Богу. Кустовый Кут, говоришь… про Кустовый Кут не слыхал. У батьки спрошу.
Он помолчал задумчиво, потом снова прищурился на меня:
— Так Лещинка отсюдова миль десять будет, барышня дорогая. А вот че ты туточки делаешь, на Стеклянной Башне, да еще ночью, а?
— Э-э… Хотела переночевать в лодке.
— А что ж домой не пошла?
— А… с бабкой поцапались. Пусть отдышится бабка, остынет.
— А лодку мою зачем покрала?
— Я заплатила тебе за лодку! Просто монету кто-то подобрал. Ну, хочешь, я тебе завтра еще одну принесу?
— Опять двадцать пять. Золотая монета?
— Золотая.
Кукушонок тряхнул головой и торжествующе усмехнулся:
— Откуда золото у девки с хутора?
— Мало ли, — не сдавалась я. — Хахаль отсыпал. У меня хахаль — настоящий нобиль. У него золота куры не клюют. Видишь, какое он мне платье подарил?
— Не слепой. А хахаля своего ты, смекаю, рыбкой кормишь. А он тебе золотца… от щедрот… Не тут ли живет твой хахаль хвостатый?
И Кукушонок кивнул на отвесную стену скалы.
Я рванулась было вскочить, но парень выметнул длинную руку и цапнул меня за плечо. Хватка оказалась неожиданно сильной. Еще бы, ворот на пароме ворочать…
— Что, красавица? Может, правду скажешь? Про дракона своего?
Он слишком умен. Слишком быстро соображает… Отбрехаться не удастся, может напугаю?
— Хочешь правды, человечек? Захотелось правды? — Я подалась вперед, и от неожиданности он мне это позволил. Наши носы едва не столкнулись. — Я тебе скажу правду. Я не живая, Кукушонок, я утопленница. Когда-то, давным-давно, когда тебя и на свете не было, девицу по имени Леста Омела обвинили в ведьмовстве и подвергли испытанию водою. С тех пор я иногда вылезаю из реки и хожу по берегам в поисках таких вот пышущих здоровьем мальчиков, у которых любопытства больше чем страха. Иди ко мне, мой сладкий!
Ляпнула его пятерней за рубаху. Он таки отшатнулся, оттолкнул меня, распахнув глаза до невозможности.
