– Понял, Пастырь…
Князь на мгновение припал на колено и коснулся холодными губами руки сверстника – неожиданно состарившегося на века, тысячелетия – за короткий миг, когда ручейки веры слились в единое целое и хлынули через него; и во рту еще оставался сладковато-терпкий привкус…
Вкус чужой веры.
ИНТЕРМЕДИЯ
Человек идет по Дому.
Он наискосок пересекает зал с сумрачными гобеленами и диагоналями шпаг над догорающим камином. Рассеянный свет сочится в пыли, играя тенями и лепными розами по углам стен; зыбкий шорох касается спины человека, и тот вздрагивает и оборачивается.
Человек стоит в Доме. В зале, где только что были гобелены. И лепные розы. Сейчас стены сложены из гигантских каменных глыб, на них налипла копоть и грязь, и в центре, у оставшегося камина, свалена груда ржавых алебард.
И тишина, словно Дом удивленно смотрит на человека – дескать, что же ты, меняйся!…
– Сарт… – бормочет человек. – Я – Сарт…
– С-с-харр!… – громко и насмешливо отзывается Дом, и человек отшатывается, вскидывая руки.
Потом он долго стоит и смотрит перед собой.
«Меня зовут Сарт. Меня зовут Сарт. Меня зовут…
Меня так уже никто не зовет. Давно. Очень давно. И поэтому я зову себя сам. Чтобы не забыть. Я брожу по этому Дому, живущему своей смутной жизнью, и зову себя: «Сарт!… аа-а…» – и тишина разбивается на сотни осколков, сотни имен с острыми зазубренными краями, и все они режут меня, мою душу, мой мозг, потому что они хотят, чтобы я выбрал, а я – не хочу…»
Невидимые сквозняки колышут занавеси вдоль стен коридора, и прозрачные языки тюля хлопают, извиваются, перекручиваются жгутами…
За поворотом мелькает на миг и скрывается маленькая фигурка. Развевается полотняная рубаха, и лей гулко хлопает по бедру.
Человек кричит и бежит по коридору.
Человек бежит по Дому.
Дом виляет коридором, как собака – хвостом, и человек сначала бежит, потом – идет, потом садится и измученно приваливается к мозаичной плитке стены.
Дом что-то шепчет на ухо сидящему человеку. Человек отрицательно мотает головой.
«Я не выберу. Никогда. Я лучше сдохну, хотя вряд ли это лучше… Слушай, Дом, лучше сдохни ты, а?…
Я иду по Дому-на-Перекрестке, я ищу своего ученика, я цепляюсь за свое ускользающее имя; а Дом молча пытается растворить меня в себе. Я иду, словно продираясь сквозь паутину, а вокруг снуют тени, призраки, они липнут на плечи, мне больно отдирать их, и я скоро стану кем-то… а я не хочу…»
– Не хочу! – кричит человек, и нижняя губа его трескается, пропуская редкие капли крови.
Человек слизывает кровь языком.
В стене напротив появляется окно. За окном – город. Он неожиданно наезжает на человека, распухая глыбами крепостных стен, потом в оконном переплете проносятся улочки, площадь, базарные ряды, домишки окраины…
За окном – храм. Человек сидит на полу, и у него больше нет сил сопротивляться. Он сидит и одновременно входит в храм, и две женщины в странных одеждах ведут его куда-то вниз, почтительно потупив взгляды.
Человек чувствует, что и он сам – женщина. И понимает, что у женщины есть имя.
Имя. Варна. Предстоящая Сиаллы-Лучницы.
– Ну, хорошо, – шепчет человек окровавленным ртом. – Все равно не могу больше… давай, не стесняйся… Варна – так Варна…
Дом входит в человека.
…ибо не может человек не верить ни во что. И течет
вера людская путями скрытыми – вера-страх, вера-любовь,
вера-ярость, обреченность, знание, боль, – сходясь на
перекрестках дорог своих. А на Перекрестке том лишь
Предстоящему видно невидимое и ведомо неведомое; и вера
войдет в него, дав Силу творить невозможное, толковать
неявленное и пророчествовать о скрытом. Укажет он тогда
людям, где возводить храмы, столицы и кладбища, и из веры
малой родится большая. И да будет вера течь через
Предстоящих, рождая сверхъестественное в делах и помыслах,
пока не встанет Предстоящий на Перекрестке и не скажет:
«Мое…»
Авэк ал-Джубб Эльри. Рага о Предстоящих.
…Палевые одеяния служительниц прошелестели по коридору, и снова воцарилась тишина. Пыльный сумрак зашевелился в углах, выгибаясь всем своим бархатным телом, облизал бронзовую чеканку двери и настороженно лег. Сумрак чуть подрагивал и искоса разглядывал женщину у порога, женщину с телом мраморной статуи работы Сэнора-Искусника – только статуи не носят легких шелковых туник и не прячут лиц под ажурной вуалью.
Женщина-статуя сделала еще один шаг, последняя ступенька послушно подставила себя под точеную ногу, и темнота мурлыкнула, впитывая неторопливую грацию чужих движений.
Две служительницы задержались у поворота, переглянулись с чисто женской завистью и удалились – даже им, старшим жрицам Темной Матери, путь на нижние храмовые уровни был заказан.
– Аум-м-м!… – громыхнул где-то вверху гонг под войлочной колотушкой немого раба.
Полночь. Пауза между прошлым и будущим.
Гостья помедлила, прежде чем взяться за дверную ручку – за металлом ощущался мощный пульсирующий Перекресток, но иной направленности, чуждой, не способной заставить трепетать чуткие ноздри Варны, Предстоящей Сиаллы-Лучницы.
Зря она согласилась на встречу… Или не зря?!
Дверь распахнулась без скрипа, и сумрак тут же просочился в аскетично убранную келью, мимоходом заглянув под вуаль гостьи. Он скользнул к низкому лакированному столику, за которым сидела хрупкая женщина в строгом глухом платье, обвил ее колени, метнулся выше и повис на узких плечах агатовой накидкой, сгущаясь полуотброшенным капюшоном.
Сидящая не шевельнулась. Веки ее дрогнули, странно сверкнуло из-под ресниц старое серебро, и вся она вдруг стала ужасающе похожа на свернувшуюся перед броском кобру. Ломкое равновесие на миг объединило обеих – женщину-змею и женщину-статую – и в келье запахло сырой после дождя землей.
– Да сопутствуют тебе Перекрестки, Лайна, Предстоящая Ахайри, Покрывала Мира! – гостья говорила положенные слова четко и размеренно, выдерживая полные ритуальные интонации. – Пусть каждый шаг твой…
– Брось, Варна, брось… к чему нам церемонии?
Хозяйка кельи слабо шевельнула рукой и еле заметно улыбнулась – так серпик нарождающегося месяца мелькает среди лиловых пятен вечернего неба.
– Заходи, не стой на пороге. Нам с тобой делить нечего, по разным дорогам ходим – значит, и опасаться нечего. Тебе – вера-страсть, мне – вера-страх… каждому свое, положенное.
Гостья откинула вуаль, словно заканчивая этим жестом официальную часть, и прошлась по келье. Она бездумно касалась свитков на подставках, поглаживая уродливые статуэтки из волчьего камня, тронув деревянного идола Саа-Ру, но лицо ее затеняла дымка некоего глубинного внимания; она словно прислушивалась к каким-то дальним отголоскам, к трепету угасающего звука, и в удлиненных глазах Варны светились понимание и уважение.
