Изабелла всегда брала с собой фотоаппарат, чтобы запечатлеть своих гостей на пленку в тот самый момент, когда они проходят в зал прибытия. Она любила потом рассматривать такие снимки. У нее их были сотни.
Фотоаппарат оказался при нем – великолепная цифровая «Лейка». Два года назад он получил ее от Изабеллы в подарок на день рождения. Когда он вытащил его из футляра, Изабелла заявила, что теперь он должен делать снимки каждый день и посылать их ей по электронной почте. При этом ему совсем не обязательно снимать что-то красивое или изысканное. В принципе сгодится что угодно, любой пустяк, привлекший его внимание, впечатление, которым он захочет с нею поделиться. Поначалу он сам удивлялся тому, насколько это занятие пришлось ему по вкусу. Ощущая приятное волнение, он посылал ей снимки щенка, перепрыгивавшего через лужу, троих бродяг, с жадностью поедавших попкорн из огромных картонных стаканов, девчушки лет пяти, которая показывала ему длинный розовый язык и одновременно протягивала палец. Он только и делал, что отправлял ей фотографии. Иногда она его благодарила и высказывала свое мнение о тех или иных сюжетах, но чаще никак их не комментировала, и это его порой задевало. Для него стало важным, чтобы этот обмен впечатлениями носил непрерывный характер. Но, несмотря на то, что идея была ее, Изабелла то и дело прерывала их переписку.
Ну а когда она в очередной раз ударилась в бега, поток фотографий тотчас же иссяк. Этрих продолжал делать снимки, но теперь они по большей части хранились на компьютерных дисках. Фотографии, предназначенные Изабелле, которые она, скорей всего, никогда не увидит. От этого они казались ему какими-то безжизненными. Просматривая их, он ловил себя на мысли, что глядит на то, что так и не сумело полностью проявиться. Ему все острее ее не хватало.
Входя в здание аэропорта, он прислушался к себе: не слишком ли сильно разыгрались нервы. С самого утра он беспрерывно бегал в туалет, а это означало, что какая-то часть его существа пребывает в панике.
Но какая именно? Наряду с волнением он ощущал бесконечную радость, но при этом некий уголок души затопляла злость… Словом, эмоции Этриха являли собой подобие некоего сложного механизма. И вдобавок он был мертв. Он умер, умер, умер. Вернее, какое-то время тому назад он был мертвым. Но никто, включая его самого, этого не заметил. И если бы не Коко, если бы не демонстрация картин из прошлого, которую она для него устроила, он до сих пор пребывал бы в неведении о случившемся. Заметит ли Изабелла, что с ним что-то не так? И не связано ли с ней его возвращение к жизни?
Каким он предстанет сейчас перед Изабеллой Нойкор? Покажется ли ей угрюмым, счастливым, полным надежд? Или она решит, что вид у него просто идиотский? И каким она захочет его увидеть? В голове у него молнией мелькнула мысль: «А почему она именно теперь решила вернуться?» Следом за ней пронеслась другая: «Она ждет от тебя ребенка, кретин! Вот почему!» Но такое объяснение его не вполне устроило. Потому что, по его расчетам, выходило, что они в последний раз занимались любовью три месяца назад. Менструальный цикл у Изабеллы был на редкость регулярным, из чего следовало, что она знает о своей беременности уже больше двух месяцев. Почему же она сразу не сообщила ему об этом? Зачем так долго тянула? И с какой стати доверила столь важное известие простому письму, прибегнув к тому же к услугам Маргарет Хоф? Почему не позвонила и не сказала обо всем ему лично и не предложила обсудить ситуацию?
Да потому что в этом она вся, Изабелла. Подобные жесты вполне в ее духе. «Да, я вот такая», – заявляла она то и дело, когда ей в очередной раз случалось огорошить его каким-либо из ряда вон выходящим поступком. Со временем эта фраза стала для него самым очаровательным и вместе с тем самым чудовищным высказыванием, какое он когда-либо слышал из женских уст. В представлении Изабеллы эти четыре слова должны были служить объяснением ее ума и необыкновенной щедрости души. А также ее эгоизму, нервным припадкам, исчезновениям. В самом начале их связи он не раз умолял ее растолковать смысл этой фразы. «Да, я вот такая». Но какая именно на сей раз? Чем настойчивее становились его вопросы, тем ожесточеннее Изабелла замыкалась в себе, и Этрих с горечью понял, что таким образом она отражает его попытки вторгнуться в то пространство ее личности, куда не допускается никто из посторонних.
Днем, считая оставшиеся часы до встречи с ней, он так нервничал, что без конца бегал в туалет. Надо было и еще чем-нибудь себя занять. Он снял с каминной полки фотографию и в который раз перечитал стишок на обороте:
Сжимая ладонь,
Чувствую ток крови
Желание нарастает
Сердце мое – часы
Сладкой болью в груди
Удары не затихают.
Он никогда не мог постичь смысла этих странных слов, которые трогали его до глубины души. И он часто их перечитывал.
Снимок был сделан в их гостиничном номере в Кракове. Это была самая старая гостиница в городе с высокими средневековыми шпилями башен, отбрасывавшими на узкие улицы и на соседние дома длинные причудливые тени. Над входом в старинный отель сверкала позолотой надпись, которая гласила: «Да пребудет этот дом в покое, доколе муравей не выпьет море и черепаха, вступив в путь на запад, не вернется с востока».
Этрих был в командировке в Лондоне и вовсе не рассчитывал в тот раз на встречу с Изабеллой, но накануне его возвращения в Америку она позвонила.
– Я нашла один город. Ты должен его увидеть. Пожалуйста. Он навеки останется в твоей памяти и будет преследовать тебя до конца твоих дней. Он похож на Венецию без каналов. Здесь есть чудный ресторанчик «Досуг пахаря», где на деревянных столах дымятся миски горячего перченого борща. Это будет наш город. Ведь у нас с тобой до сих пор не было нашего города, Винсент. Пожалуйста, пожалуйста, приезжай.
Вот тогда его брак и дал трещину. Теперь, оглянувшись назад, он невесело кивнул своим мыслям. Да, именно тогда он принял решение. В тот самый миг. Он, не раздумывая, поменял свои планы, купив билет до Кракова. Прежде ему не случалось бывать в Польше. Вот как переменилась его жизнь, когда в нее вошла Изабелла: по одному ее слову он с готовностью бросал все на свете и мчался за тридевять земель в Восточную Европу, в незнакомый город чужой страны.
На снимке они вдвоем с Изабеллой стояли у огромного, до пола, зеркала в ванной. Чтобы сфотографировать себя и ее, Этриху пришлось вытянуть вперед руку с фотоаппаратом во всю длину. Другой рукой он обнял Изабеллу. Обеими узкими ладонями она сжала его пальцы. Голова ее с зажмуренными глазами была слегка приподнята, лицо смотрело в его сторону. Она улыбалась, как будто в любовном забытьи. Ее изображение на снимке оказалось безупречным, чего нельзя было сказать об Этрихе: от него там всего-то и было что темный костюм да подбородок. Но как раз это ему и нравилось: создавалось впечатление, что сияние, которое исходило от Изабеллы, затмевало собой все вокруг, в том числе и его. Перед тем как выйти из дома, он, сам не зная зачем, сунул снимок в карман.
