Трон тени - Джанго Векслер

Маркус шагнул к самому краю и вскинул руки, дожидаясь, когда приветственные выкрики затихнут. Наконец на площади воцарилось молчание, почти полное, если не считать шороха и возбужденных перешептываний. Когда капитан заговорил, слова его падали в эту напряженную тишину, будто камешки в бездонный омут.

— Благодарю, — произнес он и откашлялся, прочищая горло. — Я имею честь представить вам ее величество Расинию Орбоан, королеву Вордана. Да благословит ее бог и охранит ее милость Кариса!

Этот старинный оборот подхватили депутаты, а затем и вся толпа, и слышно было, как рокот многократно повторяемых слов расходится от фонтана во все стороны площади. Маркус низко поклонился Расинии и отступил вбок. Она выпрямилась, расправив плечи, и решительно подошла к краю трибуны.

Таких речей она еще не говорила. Одно дело — спорить в задних комнатах «Синей маски» с горсткой подвыпивших приятелей, которые не постесняются перекричать тебя, если сочтут занудой. И совсем другое — пытаться склонить на свою сторону тысячную толпу, что пожирает тебя почтительно–недоуменным взглядом. Сердце Расинии неистово колотилось, и она, сунув руку в карман, стиснула в кулаке листки, где была записана ее речь. Далеко внизу, выстроившись в несколько рядов на краю фонтана, застыли в ожидании депутаты Генеральных штатов, и в переднем ряду неприязненно сверкали пронзительные глаза Мауриска.

— Королевство Вордан…

Расиния ненавидела звук собственного голоса — высокий, девчоночий, совершенно не королевский. Сейчас она с радостью отдала бы правую руку за непринужденный, раскатистый баритон Дантона.

«Забудь о голосе, приказала она себе, — думай о словах».

Королевство Вордан — единственное во всем мире государство, которое возникло по воле своего же народа. В году девятьсот девяносто втором, году Великого Потопа, люди Вордана не пожелали долее терпеть мелких баронов, что предпочитали тешиться войной, нежели печься о благе подвластного народа. Тогда они избрали Генеральные штаты, дабы те выступали от их имени. Депутаты явились к единственному барону, которому доверял народ, к единственному правителю, чьи земли процветали, к тому, кто защищал своих подданных в дни войны и заботился о них в годину бед и лишений. Этому человеку вручили они корону и сказали так: «Приди и правь всеми нами. Как заботился ты о собственных подданных, так же отныне заботься обо всех нас». Этим человеком был Фарус Орбоан. Фарус Завоеватель — так мы зовем его сейчас, однако важно помнить, что Генеральные штаты избрали его прежде, чем он стяжал славу на поле брани. Избрали потому, что сочли достойным воссесть на трон по воле народа. Избрали, чтобы он пекся о народе, как отец печется о своих детях. Истинная церковь твердит королю Бореля и императору Мурнска, что они властвуют по праву помазанника божьего, что они избраны самим господом и не в ответе ни перед какой мирской властью. В Хамвелте и городах Лиги правят сильнейшие — или богачи, что стремятся лишь нажиться за чужой счет. И только здесь, в Вордане, мы понимаем, что на самом деле Корона принадлежит народу. Это понимал мой отец, и его отец, и дед, и все наши предки вплоть до Фаруса Завоевателя. Именно это давало нам силу в часы наивысшего отчаяния. И я всем сердцем приняла урок моего отца…

«И ведь вышло неплохо», — думала Расиния, продираясь сквозь дебри красноречия. Большую часть этой речи она написала, готовясь выступить на открытии Генеральных штатов, что так бесцеремонно было сорвано Последним Герцогом. Конечно, иные факты не выдержали бы критики завсегдатаев «Синей маски»: к примеру, депутаты времен Фаруса I были богатыми землевладельцами, и главное их недовольство состояло в том, что бароны посягали на их старинные права в области податей и налогов. Однако же эта речь воплощала в себе все то, во что верила Расиния, то, к чему стремились она и ее друзья, то, ради чего отдали жизнь Бен и несчастный Дантон…

И все напрасно. Ничего у нее не выйдет, ничего. Депутаты слушали не сводя глаз, но толпа — Расиния чувствовала это — не была захвачена ее речью. В устах Дантона эти же слова обрели бы силу и страсть пушечных ядер, поразили бы каждого, кто был на площади, в самое сердце, охватили бы священным трепетом. Отец Расинии в лучшие свои годы, хотя и уступал Дантону, но исторг бы воодушевленный отклик даже из камней мостовой. Однако сейчас, исходя из ее собственных уст, слова казались слабыми, неуверенными, выхолощенно–книжными. Не прерывая речи, Расиния на миг закрыла глаза, чтобы удержать подступающие слезы отчаяния.

«Мы так долго трудились именно ради этой минуты. Я втянула всех в этот заговор, я вела их, подталкивала, увлекала — Бена, Дантона, Фаро, остальных — ради того, чтобы оказаться здесь. И вот все напрасно».

Расиния глубоко вздохнула и перешла к заключению:

— Когда народ Вордана снова выступил за созыв Генеральных штатов, герцог Орланко и его присные сочли это преступлением, подстрекательством к бунту. Но как же такое возможно? Народ — вот подлинный суверен Вордана, и мы правим его именем. Разве может правитель взбунтоваться против себя самого? Разве может созыв исторического собрания народных представителей быть чем–то иным, кроме воплощения богом данного права? Вот почему я, королева Вордана, сегодня стою перед вами, смиренно признавая право народа выразить свою волю через собравшихся здесь избранников…

Снаружи, в южной части площади, возникло какое–то замешательство. Толпа заколыхалась, завихрилась, одни стремились ближе к месту события, другие неистово пробивались прочь. Расиния различала ликующие возгласы, крики, даже чей–то пронзительный визг, но к чему все это относится, было не разобрать. Она прервалась, прикрыла ладонью глаза, силясь разглядеть, что происходит, — и тогда уловила отчетливый блеск стали.

«Святые и мученики! Что это? На нас напали?»

Расиния через плечо оглянулась на Януса. Граф Миеран стоял далеко от края, в тени исполинской статуи, и смотрел на свои карманные часы. Мгновение спустя он защелкнул крышку часов и поднял взгляд.

— Ваше величество, — сказал он, — вы замечательно пунктуальны.

Толпа раздалась, неуклонно отступая, но испуганные выкрики все явственней заглушались многоголосым ликованием. Через площадь двигалась, чеканя шаг, колонна синих мундиров — батальон численностью в тысячу человек. Следом отдельной колонной шел другой батальон и третий, а между ними перемещались могучие серо–стальные силуэты артиллерийских пушек и зарядных ящиков. Во главе их трепетал на ветру ворданайский флаг серебряный орел, ослепительно сверкающий на ярко–синем поле, — а рядом развевалось боевое знамя Первого