Ребекка сочувственно кивает.
— Хочешь соку?
— С удовольствием.
Сока он не пил с начала лета, с того дня, как покинул гостиницу.
— Что в папке?
— Кое-что для отца.
— Он в библиотеке. На террасе уже прохладно. Ступай к нему, а я скоро подойду.
Оран отрывается от книги и указывает сыну на стул, который наверняка перенес сюда заранее специально для беседы.
— Спасибо.
Положив толстую палку на колени, юноша встречается с отцом взглядом. И Оран, второй раз на его памяти, отводит глаза.
— Чего ты хочешь? — спрашивает маг.
— Мне бы хотелось, чтобы ты перестал убеждать окружающих в том, будто все, творимое мною, вредоносно и связано с хаосом. Я уже не маленький мальчик, а ты не вправе считать себя непогрешимым.
— Доррин, ты мой сын, и я люблю тебя, однако всю эту твою возню с машинами и черным железом считаю вредной. Ты ведь не хочешь, чтобы я объявил правильным то, что таковым не считаю?
— Никоим образом. Мне бы хотелось убедить тебя задуматься о том, почему ты считаешь мои действия неправильными. Ведь и Креслин совершал поступки, которые не укладываются в наши представления о чистой гармонии, но поведи он себя в свое время иначе, ни тебя ни меня здесь бы не было.
— Ты многого добился, Доррин, но ты не Креслин.
— Я отдаю себе в этом отчет, однако время ставит перед нами те же задачи, что и перед ним. Я хочу спасти Отшельничий, а ты, сознательно или нет, толкаешь его на путь самоубийства, потому что никогда не понимал сути гармонии.
— Да как ты, никогда не касавшийся бури, не летавший с ветрами, можешь судить о сути гармонии?
— Вот это, — Доррин поднимает папку, — я переписал для тебя. Пребывание в Кандаре и вправду открыло мне глаза на многое — в частности, и на то, что все книги в твоей библиотеке рассказывают лишь о налагаемых гармонией ограничениях, не объясняя ее природы. Вот я и попытался...
— О, стало быть ты приложил к понятию гармонии свою инженерную логику? — криво улыбается Оран. — Небось, силишься доказать, что паровая машина есть творение ангелов Небесных и основана на гармонии? Интересно.
— Не совсем так, — отзывается Доррин, сумев удержаться от тяжелого вздоха. — Речь тут идет вовсе не о машине, а об основополагающих понятиях. Тех самых, ссылаясь на которые, ты силишься убедить совет снова сослать меня куда-нибудь на задворки мира.
— Я вовсе не хочу изгонять тебя, сын. Я просто хочу, чтобы ты вернулся на стезю порядка.
— А я на нее и вернулся.
Рослый маг вскидывается, но сдерживается и заставляет себя выслушать сына.
— Мне было над чем подумать. И время имелось, и обстоятельства к тому подталкивали. Так вот, ты, похоже, упускаешь из виду некоторые факты. Во-первых, это я остановил Джеслека. А во-вторых, я по-прежнему остаюсь Черным. Вокруг меня нет даже намека на хаос, и ты прекрасно знаешь, что это не ложь.
— Неумышленно заблуждаться — вовсе не значит быть правым.
— Конечно, ошибиться может каждый, но у себя в Южной Гавани мы строим нечто прочное, основательное и бесспорно основанное на гармонии. И ты должен дать нам возможность осуществить задуманное.
— Зачем? Чтобы позволить тебе сбить с пути истинного еще больше людей?
— А может быть, существует третий путь? — произносит вошедшая Ребекка. В руках ее поднос с двумя стаканами, один из которых она предлагает сыну.
— Спасибо, мама, — говорит Доррин с легким поклоном.
— Почему бы Совету не предоставить Южной Гавани права самостоятельного поселения? — продолжает мать. — Пусть Доррин и все желающие к нему присоединиться живут там по-своему и разрабатывают свои машины. Это даст нам возможность оценивать изобретения Доррина и уменьшит опасность совращения, которого ты, Оран, так боишься.
— С чего ты взяла, что это сработает? — интересуется маг воздуха.
— Полной уверенности, конечно, нет, — соглашается Доррин, — но это всяко лучше, чем уступить Отшельничий Белым или во что бы то ни стало цепляться за прежний уклад, в то время как Фэрхэвен будет укреплять свою власть над всем миром.
— Оран, он ведь дело говорит! Совет поднимал те же самые вопросы.
— Но машины?..
— Может быть, все-таки заглянешь сюда? — говорит Доррин, поднимая рукопись.
— Ладно! — жест Орана таков, словно он отмахивается от них обоих. — Обещаю прочесть твою писанину и подумать над прочитанным. Но ничего больше.
— Я бы тоже хотела почитать, — заявляет Ребекка.
Оран берет второй стакан, делает глоток и просит:
— Расскажи мне о своей подруге.
Доррин допивает сок и смотрит на стакан так, словно не способен поверить, что там уже пусто. Даже напряженность момента не помешала ему наслаждаться давно забытым вкусом.
— Я могу принести целый кувшин, — смеется Ребекка.
— Ее зовут Лидрал. Мы встретились возле Фэрхэвена. Она помогла мне оттуда уехать, а потом сбывала кое-какие мои изделия. Родом она из Джеллико, занималась торговлей.
— Она из Белого купечества?
— Из вольных торговцев. Белые не жаловали ее семейство...
Вечер наступает раньше, чем Доррин успевает закончить свое повествование.
— Мне пора, — говорит он, заметив, что за окном темнеет.
— Возьми с собой соку, — говорит мать. — У меня приготовлена для тебя целая птица и даже баранья нога. Правда, для твоего хозяйства это совсем немного, но уж чем богаты... Постарайся не выдуть весь сок по дороге.
Доррин смеется. Ухмыляется даже Оран.
Набив сумы до отказа, Доррин пускается наконец в дорогу. Насвистывая, он едет по Главному Тракту на юг, туда, где его ждет «Черный Молот».
И Лидрал.
Целительница отводит глаза от серых камней, ведущих к Главному Тракту. На миг ее взгляд останавливается на Черном Чертоге, и губы трогает едва заметная улыбка.
— Ты присмотрелся к своему сыну, Оран? Присмотрелся как следует?
— Доррин остался прежним. Он все так же одержим своими демоном проклятыми машинами.
— Нет, он не прежний.
— У него все те же навязчивые идеи.
— Нет! — на сей раз голос Ребекки холоден, как черная сталь. — Он буквально погружен в гармонию, он настолько Черен, что подобен глубоко укорененному в земле столпу. Рядом с ним ты кажешься поверхностным. Зри в корень, Оран, не позволяй себе быть мелким! Ты должен гордиться своим сыном!
— С чего ты взяла?
— Мои слова не так уж важны. Прислушайся к себе.
Мужчина облизывает губы, ежась от ее холодной уверенности.
— Но если ты и он... если вы оба правы, что же будет с Отшельничьим?
— Кое-что изменится, но, полагаю, не так уж многое. По-настоящему великие перемены являются в мир редко.
