— Тот, кто допускает зло, сам его творит!…Впрочем, — заставив себя успокоиться, спустя некоторое время добавил он, — я говорил о змее.
— А, — его спутник понимающе кивнул. — Да. Оживший кошмар. Надеюсь, он не спалил своим огнем весь город.
— Ты же видишь, что нет, — в голосе царевича прозвучала нотка явного сожаления. — Городская стена невредима. Да и гарью не пахнет.
— Думаешь, все люди забились в дома и боятся высунуть нос? — представив себе эту картину, в первый миг он был готов рассмеяться, однако уже затем, устыдившись, качнул головой, прогоняя наваждение.
— Что тебе не нравится на этот раз? — оглядев его придирчивым взглядом, недовольно проворчал царевич. По нему, так горожане заслужили еще более страшной кары, чем ночь страха.
— Так нельзя. Невинные не должны платить за чужие ошибки.
— О чем ты?
— Да хотя бы об их детях. Они точно не пытали твоего брата. А детский страх во много раз сильнее того, что испытывают взрослые. Уж я-то знаю, можешь мне поверить.
Аль нехотя кивнул. Здесь было не с чем спорить. Ведь он и сам еще совсем недавно был ребенком. И вообще…
Не нравилось ему это все. Он только теперь подумал… Ведьма и трехголовый змей. Они ведь были слугами повелителя мрака. Того, кто уничтожил Десятое царство. И не важно, своей ли злой волей или руками снежных кочевников. Главное было в другом. Если он сотворил нечто подобное и в этом городе, воспользовавшись для этого ненавистью Аль-ми…
Царевич закрыл глаза. Никогда еще он не чувствовал себя таким грязным. Как будто кто-то взял и облил его с головы до ног помоями. И самое жуткое, что никакая вода не смоет их. Потому что эта грязь не снаружи, а внутри, в душе.
И в этот миг створки врат поддались, надрывно заскрипев, открывшись под общим нажимом толпы, которая тотчас хлынула в город.
Аль, боявшийся увидеть то, что могло предстать перед его глазами по ту сторону городских стен, то, что уже во всей своей жуткой красе рисовало его воображение — пустые улицы с ошметками человеческих тел — всем, что осталось от жителей города после ночной охоты трехголового змея — отпрянул в сторону. Лота же человеческий поток подхватил, понес за собой.
Царевич заметил это. Но не сразу поспешил вслед. Страх перед сокрытым за вратами был сильнее опасения потерять из виду друга.
Внутри него все вдруг воспротивилось следующему шагу. Голова налилась безумной тяжестью, ноги же, наоборот, стали слабыми, ватными, норовя подломиться, как тоненькие ветки, не выдерживая навалившегося на них груза.
Постояв немного, покачиваясь, он, незаметно для самого себя вдруг понял, что уже сидит на большом камне у дороги, тупо глядя себе под ноги.
"Странно все это, — мысли, которые лезли ему в голову, были такими нереальными, что в них было невозможно поверить, не то что разобраться. — До города ведь совсем близко. А Карина добиралась до трактира полдня. Хотя спешила. Почему вторая половина дня пролетела так быстро? Ну не может такого быть, чтобы мы столько времени проговорили!"
Да и теперь… У него было какое-то непонятное, необъяснимое чувство, будто он выпал из потока времени.
Вот лодка. Плывет по реке. По обе стороны от нее мелькают деревья. Густые черные леса на берегах сменяются зелеными пролесками и золотыми полями, которые потом вновь тонут в лесах. Но вдруг лодка попадает на быстрину. И ее несет вперед со страшной скоростью. Все вокруг начинает мелькать, мельтешить… Все то же самое, но меняющееся столь быстро, что невозможно уследить за переменой, понять, в чем она заключается. И день так быстро становится ночью, что закроешь глаза — кажется: а, мгновение. Но на самом деле минул целый день.
Аль поднял взгляд к небу. Солнце медленно ползло к зениту. Его движения были так неторопливы, что казалось, будто оно и не шевелится. Так, растянулось на прогретом лучами небосклоне, совсем как кошка на крыльце, и млеет, не замечая суетящихся вокруг людей, не собираясь уходить, несмотря на все недовольные взгляды и крики окружающих.
Встав с камня, царевич потянулся, разминая успевшие затечь мышцы. Постояв несколько мгновений, дожидаясь, когда в тело вернется сила, а в голову уверенность и она перестанет противно кружиться, норовя повалить на землю, он зашагал в сторону города, ворча себе под нос:
— Ну вот, теперь придется искать этого оболтуса. Неужели не мог меня подождать? Ведь ничего не изменилось бы, войди он в город не вместе с этой одержимой толпой, а несколькими мгновениями позже…
Он смотрел себе под ноги, боясь, как бы земля опять не ушла из-под ног, слишком погруженный в свои мысли, чтобы замечать происходившее вокруг.
Прежде ему показалась бы странной мертвая тишина, окружавшая его со всех сторон, но теперь он только радовался, что никто не пихал его в бок и не лез с глупыми вопросами, на которые он не мог ответить. Хотя Аль и ощущал некоторую неуверенность. Он плохо представлял себе, что станет делать, войдя в город.
"Попытаюсь разузнать, что случилось здесь накануне" — нет, это было понятно. Но вот как? Не подойдешь же к первому попавшемуся горожанину с вопросом: "Дяденька, вот тут вчера у вас был мой брат. Его жестоко избили и покалечили. Вы не знаете, кто бы это мог сделать? Нет, я уверен, что стая городских нищих и банда воров тут ни при чем. Я слышал, его бросили в темницу и приговорили к казни…"
Да, после этого он вне всяких сомнений узнал бы все и в мельчайших подробностях. На собственной шкуре в ходе близкого знакомства с палачами. Вот только ему этого совсем не хотелось. У него были несколько другие планы на свою жизнь.
"Поброжу по городу, — наконец, решил он, — послушаю разговоры. Не каждый же день к ним прилетает крылатый змей. И только круглый дурак не свяжет его появление с приговоренным к казни, которого он унес с собой", — почувствовав себя немного увереннее, он прибивал шаг.
Проходя через врата, которые, вместо того, чтобы быть широко распахнуты, оказались лишь чуть-чуть приоткрыты и притом не закреплены, и створки время от времени, во власти не то ветров, не то духов-невидимок, не то заскучавшей от безделья стражи, приходили в движение, оглашая притихший во власти полуденного зноя мир жутким скрипом давно не смазывавшихся петель.
"Что за город такой странный?" — Аль, нахмурившись, скользнул взглядом по погруженной в тишину пустынной улице. На голых камнях мостовой валялись кучи тряпья и осколки посуды. И ни души.
"Так, словно все люди в спешке покинули эти стены", — вообще-то, после случившегося накануне можно было ожидать чего-то подобного. Трехголовый змей размером с надвратную башню даже если не переловил половину горожан, объявив на них охоту, а просто покружил над головами, мог нагнать на людей такой страх, что они решили покинуть проклятый город, думая не о том, сколько добра вынуждены будут оставить за спиной, а о том, что змей может и вернуться. И не дай боги попасться ему на глаза — проглотит, не жуя, и не подавится.
