— Полно, Пахом, — отозвался Авдей, смущённый его речью. — Ты словно прощаешься с нами.
— В природе сейчас такой покой, такая тишина, словно… словно…
Солдат не договорил, но у Адели сжалось сердце будто в предчувствии беды. А закат делал озеро кровавым, что только способствовало тревоге.
— Если в человеке надо ещё искать доброе начало, то лучше сразу обращаться к баранам, — посоветовал Борька. — Они добры, вреда никогда никому не причиняют, а если понадобится, всегда помогут.
— У собак тоже не надо ни до чего доискиваться, — подхватил Барбос. — Если они злы, то это сразу видно, а если добры, то этого не скрывают.
— Бараны лучше, — начал спорить Борька. — Среди них нет злых, а злых собак полным-полно.
— Ну да! — возразил пёс. — Зачем же тогда вам рога? Нам, собакам, даны зубы, чтобы кусать, а вам рога — чтобы бодать.
— Мы редко ими пользуемся и бодаемся только по необходимости, а вы кусаетесь просто так.
— Кусачую собаку за версту обойдёшь, её сразу видно, а бодачего барана не распознаешь, пока он в тебя не врежется своими рогами.
— Иная собака машет хвостом, а потом как цапнет…
— Рыбки бы наловить, да крючка нет, — в раздумье проговорил Авдей.
— Один мой знакомый сделал крючок, отломав зубец из моей расчёски, — сказала Адель, вынимая из сумки расчёску.
— Отличная мысль, — обрадовался Авдей.
Насвистывая какой-то весёлый мотивчик, он соорудил удочку и забросил крючок в воду.
— Только бы нам не выудить водяного, — сказал он.
— Мы отошли на большое расстояние от того места, но осторожность не помешает, а ночью, как всегда, будем по очереди дежурить, — ответил солдат.
Все были голодны и с надеждой ждали улова, лишь баран с удовольствием пощипывал траву, объедал листья с нижних веток и не испытывал беспокойства по поводу результатов рыбной ловли.
Барбос с завистью посматривал на него и, наконец, заявил:
— Как вы, бараны, удобно устроены: едите всякую траву, и ничего другого вам не нужно.
— Зато зимой голодно, — возразил Борька. — Попробуй, доберись до травы, если она скрыта под толстым слоем снега.
Адель подумала, что ей повезло. Сейчас лето и тепло, а каково бы ей пришлось, если бы она попала в этот край зимой?
— А-а-а! — заорал Авдей, бросаясь к берегу.
Адель вздрогнула. Воображение сейчас же нарисовало ей всевозможные ужасы, которые могли появиться из глубины озера. Барбос в выжидательной позе уже стоял рядом с Авдеем. Борька в недоумении хлопал глазами.
— Есть одна! — вопил Авдей. — Разжигай костёр, Пахом!
Пахом Капитоныч засмеялся, разглядев добычу Авдея. Это была маленькая рыбка, которой не наелся бы и котёнок.
— А вот и ещё одна! — азартно кричал Авдей. — Да у меня здесь отличный клёв!
— Тише ты! Всю рыбу распугаешь! — останавливал его солдат.
— Нет уж! Если клюёт, то клюёт. Рыба сама идёт к хорошему рыбаку. Это как грибы. Твой гриб всегда тебя дождётся.
— Жаль, грибов здесь нет, — сказал солдат. — Пока мы сюда шли, я посматривал вокруг, но, видно, не грибные это леса.
— У плохого грибника всегда лес виноват, — пошутил Авдей.
— Это правда, — согласился Пахом Капитоныч, и весёлые морщинки заиграли в уголках его глаз. — То ли дело хороший рыбак! Хоть водяной ему, да попадётся.
Адель засмеялась. От тревожного настроения, навеянного кровавым закатом и странным напутствием Пахома Капитоныча, не осталось и следа, испуг от неожиданного вопля Авдея прошёл, а его радостные крики внушали надежду на ужин.
— Ох, уж ушица будет наваристая! — приговаривал Авдей.
— Из одних ершей, — поддразнивал его солдат.
— Это в тебе, Пахом, зависть говорит, — отшучивался Авдей.
Уха оказалась, и правда, наваристой и вкусной. Рыба была мелковата, но очень нежна.
— А ведь у скатёрочки попросили бы уху из осетрины, не иначе, — нахваливал свой улов Авдей. — До такого деликатеса и не додумались бы.
— Вот и я говорил, что мы способны прожить без скатёрочки, не то что наши горемыки-странницы, — напомнил солдат.
— Ну, положим, скатёрочка не была бы лишней, — возразил Авдей. — Но соглашусь, что им она нужнее. Верно, Адель?
— Ещё бы, — согласилась девушка. — Всю жизнь бы ела такую уху. От неё просто не оторвёшься.
— Приестся, — деловито сказал Авдей. — Чтобы не надоела, надо часто менять рыбу. Да и то…
Адели было хорошо в обществе друзей, костёр придавал уют, а вкусная уха доставляла наслаждение. Борька ходил возле них, пощипывая траву, Барбос аппетитно чавкал. Вокруг царили мир и покой.
Но не успели наши путешественники поужинать, как пёс поднял тревогу. Все повскакали со своих мест в ожидании появления незнакомого человека. Сначала послышался хруст сухих веток под тяжёлыми шагами, затем к костру вышел средних лет мужчина в хорошего покроя и когда-то нарядной, но теперь сильно поношенной и покрытой пятнами одежде. Выражение его красивого выразительного лица выдавало человека энергичного, решительного и бывалого. Трудно было определить, кто он, но чувствовалось, что он испытал немало приключений и не терялся ни при каких обстоятельствах. Адель не могла определить, добр он или зол, честен или беспринципен, добродетелен или порочен. Он не вписывался ни в одно из этих определений и, вероятно, при случае мог быть и плох, не испытывая впоследствии раскаяния, и хорош, не чувствуя радости от доброго поступка. Его серые глаза спокойно и проницательно оглядели дружную компанию.
— Не ожидал встретить здесь людей и очень вам рад, — проговорил он немного резким голосом.
Адель подумала бы, что любой другой на его месте улыбнулся бы, но к этому человеку улыбка не шла и выглядела бы фальшивой.
— И мы рады гостю, — ответил Пахом Капитоныч с запинкой, словно сомневался в своих чувствах.
— Присаживайся к огоньку, — подхватил Авдей. — Не знаю, как звать-величать…
Барбос выжидательно смотрел на незнакомца. Шерсть его на загривке топорщилась.
— Мон?ро, — представился мужчина.
— Чем занимаешься? — спросил солдат, испытующе глядя на него.
— Всем понемногу. Плавал по морям сначала юнгой, затем матросом. Дослужился до помощника капитана торгового судна. Был ковбоем на Западе, мыл золотишко, искал алмазы… Легче сказать, кем я не был. А не был я богачом. Сейчас иду на восток. Посмотрю, как там люди живут и нельзя ли там разбогатеть.
Адель не знала, нравится ей Монро или настораживает. Авдей тоже мотался по свету, не зная пристанища, но сразу располагал к себе, о Пахоме Капитоныче и говорить не приходилось: его честная добрая душа раскрывалась при первом же знакомстве. Совсем иначе было с Монро. Он, вроде бы, охотно говорил о себе, но не то он чего-то недоговаривал, не то её смущал слишком спокойный, даже безмятежный взгляд, однако этот человек оставался непонятным.
