Он и дальше объяснял свои действия, но с этого момента Ермолай полностью перестал его понимать. Леонид рисовал странную и сложную картину мира, явно созданную в результате длительных размышлений, и командир остановил его, признавшись, что не врубается с ходу. Однако вопросов у него было много, и зять отвечал на некоторые из них. Чаще — предположениями. Рассказал он и о своих снах, которые продолжались из ночи в ночь.
— Что я могу сказать? Это не миры Края, и это вряд ли наше время — хотя… А тебя даже во сне не посещало ощущение, что ты отец двух детей?
Ермолай покачал головой. Наяву ему ничего не казалось, и не было откровений. А во сне он сам себя не видел и представлял, кем он в том мире был. Возможно — невидимкой, астральной сущностью.
— Твой путь в Материнский Мир лежит через Гволн, а мой — через Реденл. Ты продвинулся дальше меня. Ищи, Ерёма! Лёха правильно говорил — твою боязнь автострад надо преодолеть. Без этого ты не сделаешь следующего шага.
Харламов только вздохнул. Он и сам думал так же, но что следовало делать после, не имел предположений.
— Тот сон, когда я видел глаза Чжань Тао, оказался подсказкой места. Меня вели к колодцу. А здесь я сразу оказался там, где лежит моё недвижное тело. Колодец никакой пользы мне не принёс, миры третьего уровня оказались тупиком. Эта подсказка тоже…
— Это не подсказка, Ерёма. Это ты и есть, на ином уровне реальности. А колодец был нужен для того, чтобы ты на этот уровень когда-нибудь смог попасть, — Леонид остановился и прислонился к дереву.
Здесь им уже не лез в уши бесконечный лязг клинков — сопка отделила их от школы. Под ногами шуршали разом опавшие после утренника листья, вокруг не было посторонних людей, и зять позволил себе короткий стон.
— Опять болит?
— Я ведь легко могу от этой боли отключиться. Сброшу уровень своих способностей, и всё сразу пройдёт. Ты что думаешь, я мучаюсь без всякой пользы? Нет, Ерёма, я кой-какие знания иногда напрямик получаю. Мне даже не надо для этого в Материнский Мир астральный глаз запускать. Я и не умею, правда, этого делать, но зато обрывки откровений сами ко мне нет-нет, да и приходят…
Касались эти обрывки, правда, его самого, так что он о них не рассказывал. Вообще бродить по осеннему лесу с человеком, который то и дело закрывал глаза, покрывался потом — капли на висках бросались в глаза — и вообще пошатывался так, что приходилось придерживать его под локоть, удовольствие сомнительное. Ещё более неприятно поразила Харламова внезапная холодность по отношению в Ане. Она вот-вот должна была родить, но Леонид держался совершенно спокойно. У сестры сейчас гостила свекровь, а будущий папаша, похоже, даже не собирался присутствовать при рождении своего первенца. Он уже знал, что родится мальчик, знал, как его назовут, и был полностью уверен, что всё пройдёт наилучшим образом.
Отвертеться ему не удалось — как только стало известно, что Аню отвезли в роддом и роды начались, Ермолай с Ольгой пришли к нему. Лёнька только отказался сам сесть за руль, и его повезли на машине Харламова. Они уже не столь хорошо чувствовали друг друга в расщепе, и предпочитали разговаривать вслух.
— Ты же можешь, когда нужно, от головной боли избавиться.
— Я и избавился. Просто за руль неохота. Тебе хорошо, ты всех водителей на несколько километров вокруг контролируешь, никто тебе в лоб навстречу не выскочит. А мне либо боль терпеть, либо ехать, как все, ориентируясь только на зрение.
— Понял, — кивнул командир, — назад ты тоже с нами?
Леонид был уверен, что уже к вечеру Анна с ребёнком будут дома. Харламов, отныне лишённый прямого чувствования, к его предвидениям относился уважительно. И не зря: роды прошли легко и быстро, и они в опустившейся уже темноте встречали Анну с младенцем. Ермолай удостоился высокого звания дяди, а Ольга — тёти. Так что назад зять опять ехал вместе с ними, уже ночью. С сестрой осталась мать Леонида, а завтра собирались подъехать и родители Анны.
— Ты как будто не рад, — вопросительно посмотрела на Куткова дочь шамана, едва машина вырвалась из тесноты городских улиц на шоссе.
— У меня ощущение, что всё это уже происходило, и что я — это не я, а бледная тень меня настоящего, повторяющая движения оригинала. И радость моя тоже бледная, теневая. Здесь в расщепе вообще всё вокруг такое. Ты никогда схожих чувств не испытывала? — повернулся к ней Леонид.
— Бывало порой, — призналась Аникутина.
— Только не надо психиатрических объяснений. Всё проще — мы здесь лишь тени, а оригиналы живут в Материнском Мире, — перебил её Кутков. — Станешь возражать?
Дочь шамана меланхолично пожала плечами:
— Если ты и прав, то что это для нас меняет?
— Тебя устроит жизнь тени, знающей, что она способна стать оригиналом?
Ольга ненадолго задумалась, а потом спросила, знает ли он гарантированный способ воссоединения с оригиналом. Лёня, ясное дело, не знал не то что гарантированного, но и вообще никакого способа. Он даже допускал, что не сможет такой способ отыскать. Но и это его не останавливало.
— Теперь уже всем нам, после замка Слау, ясно, что есть разные реальности. Наша — не настоящая, а нам зачем-то даны способности по этим реальностям странствовать, и даже где-то их менять. Не для развлечения же! Я думаю, как раз для того, чтобы проникнуть в Материнский Мир. Насколько я понимаю, ты, Оля, там уже существуешь как вполне нормальный человек. А нам с Ерёмой попасть туда только предстоит…
— Всё, хватит, больше ни слова! — Аникутина всерьёз рассердилась, а её злость, как от неё не загораживайся, обоих парней доставала, оборачиваясь весьма неприятными ощущениями.
Так что им пришлось замолчать. Мужу было легче — он следил себе за дорогой, недоумевая, отчего это в Материнском Мире его астральный глаз так боится автострад. Здесь он за рулём чувствовал себя уверенно. А зять увеличил свои астральные способности до максимума и вновь страдал от боли.
— Оля, он ведь вполне серьёзно говорил. У него есть для таких рассуждений основания, — между делом сказал Ермолай, когда они укладывались спать.
— Я знаю. Не вчера родилась. Только не надо пока на эту тему, ладно?
К Лысому они явились поодиночке. Когда пришёл командир, его супруга уже сидела там, тихо что-то рассказывая мастеру Чограю. Мастер встал ему навстречу, прижал руку к сердцу, церемонно поклонился. Харламов тоже раскланялся согласно обычаям кочевых народов, не особенно заботясь о достоверности.
— Посидите, Ермолай Николаевич, сейчас Кутков придет, и начнём, — предложил директор.
Ермолай присел, с интересом прислушиваясь к рассказу мастера.
