— Я мог бы затоптать тебя здесь, на этом смешном покрытии, именуемом асфальтом, — негромко, всё так же улыбаясь и кривя большой гибкий рот, высказался неизвестный, будто не слыша бешеного рычания Ниро — тот явно не смел подходить ближе, но бесновался у руки-упора Вадима. Чувствовалось: ещё немного — и пёс перепрыгнет невидимую преграду, порвёт поводок страха, удерживающий от решительного нападения.
— Я мог бы плюнуть тебе в глаза и смотреть потом, как ты ползаешь, снова, но безвозвратно слепой, у моих ног. Я мог бы взрезать твои мозги и любоваться идиотом, пускающим слюни. Одно перечисление всех этих возможностей вернуть ничтожного червя его естественному состоянию доставляет мне огромнейшее удовольствие. И лишь одна мелочь портит настроение. Отдай Кубок, Страж. Мы вернулись к исходной точке нашей истории. Неужели ты не пожалеешь город и живых? Это ведь так просто — обменять человеческие жизни на никчемный предмет из меди! Подумай ещё раз, Страж, и дай мне знать о своём решении, которое согреет то пустое пространство во мне, которое у вас, людей, заполнено тем, что вы называете душой. Счастливых тебе размышлений, Страж!
Он поднялся с корточек легко, словно встал со стула, и ушёл, беспечно помахивая за волосы мёртвой головой.
Ниро нырнул под свободную руку Вадима, и некоторое время Вадим даже не пытался понять, пса ли сотрясает нервная дрожь, или рука его самого буквально вибрирует… В пустоте, возникшей вдруг в пространстве вокруг него, слышалось лишь хриплое дыхание Ниро да чьи-то дёрганые всхлипы. Когда Вадим осознал, что ему не хватает воздуха и что он дышит ртом, заглатывая кислород судорожными вдохами, он начал приходить в себя. Первая мысль, на которой он сосредоточился, несмотря на её безумие, была вызвана чёрными каплями на том месте, где стоял псих: "Голова свежая…" Горло сжало новой судорогой, и Вадим неудержимо рассмеялся, перемежая смех пугающими его самого зевающими звуками.
— У тебя истерика, — сообщил он себе, когда просмеялся, а пустота стала заполнять изнутри. — Ниро, твой хозяин — псих. Как тебе это нравится? Сумеешь такое пережить?
"Ушёл? Слава Богу, — застучал в виски уже не шёпот, а тихий голос. — Теперь можно не прятаться, а говорить нормально".
— О чём говорить?! — Вадим вцепился в жёсткую шерсть Ниро и чуть не кричал. — О чём говорить?! Что вы ко мне все привязались?!
"Нас перепутали. Миссию, переданную тебе, должен был выполнить я".
— Так забери назад свою чёртову миссию! Только оставьте меня в покое!
"Слишком поздно. Нас и перепутали потому, что мы излучаем одинаково, но с маленькой поправочкой: моё излучение слабее, потому что я умираю".
— И что мне теперь делать?!
"В тебя пытались вложить мою память прошлого. Твоя память отторгает её как нечто чужеродное и лишне. Если хочешь нормально жить в нормальном мире, — слово "нормально" голос выговорил с подчёркнутым сарказмом, — тебе придётся три дня провести в мире кошмаров. И не думай, что это иллюзия или галлюцинация. А если не хочешь оставаться в мире кошмаров навсегда, вставай и беги — именно беги! — к дому на проспекте Мира, куда я тебя поведу. Беги не останавливаясь, ибо мне осталось жить немного, а при передаче на расстоянии можно потерять половину необходимой для выживания информации — и остаться тебе тогда слепым и беспомощным в мире, который надвигается на этот несчастный город".
Вадим встал на то, что недавно считал своими ногами и что сейчас больше походило на чугунные столбы, по которым кто-то с размаху врезал железным ломом: было и больно, и трясло, и отзывалось свербящим гудением. Стараясь не думать о ногах, он прикинул, как далеко от него проспект. Как-то, прошлым летом, он гулял с Викторией там. Отсюда с час ходьбы. А бега?
"Тебе налево, — подсказал голос. И сделай всё, что в твоих силах, чтобы побыстрей. Мне долго не продержаться".
Послушно двинувшись было налево, Вадим резко замер.
Справа завизжала невидимая за углом женщина. И столько было в этом визге ужаса, что Вадим развернулся и шагнул назад. Всего несколько шагов, чтобы зайти за угол дома и выяснить, что напугало женщину.
7.
"Смотри, опоздаешь".
— Не хочу оставлять за спиной неизвестность. Или там слишком опасно?
"До двенадцати тебя никто не тронет. Единственная опасность — не успеешь узнать от меня, что происходит".
Последнее Вадим слушал, пока бежал до угла. Ниро мчался рядом. Временами касаясь его головы или спины, Вадим думал (он уже понял, что голос слышит лишь сказанное вслух), что его больше интересует сиюминутное, нежели вечное и судьбоносное, на чём настаивает голос. Например, интересует фраза: "До двенадцати тебя никто не тронет". Что это значит? А что будет после двенадцати?.. Не забыть бы спросить по дороге к проспекту.
Торей огибаемого Вадимом дома упирался в дорогу, которая шла параллельно следующему дому. По-утреннему пустынная, дорога эта давала спектакль двух актёров. Вадим остановился, присмотрелся и понял (мгновенный шаг в дежа вю — и крик души или памяти: "Это было! Было! Только декорации другие!"), что спектакль предлагается от театра абсурда.
Женщина стояла на асфальтовом пятачке у перехода через дорогу. Небольшого роста, полная, она крепко прижимала к себе огромную сумку, видимо не чувствуя её тяжести. И, кажется не слыша, не воспринимая собственного непрерывного крика. Широко открытые глаза уставились на источник бесконечного ужаса.
Сначала Вадим поразился: что такого страшного в пьянице, который то и дело падал, слепо шарил руками по дороге, трудно и нелепо — задом — поднимался, чтобы вновь упасть? Потом он разглядел и решительно направился к женщине.
"Пьяница" оказался безголовым.
Как удалось его палачу сохранить подобие жизни в обезглавленном теле, да и было это подобие? Может, в организме задействована какая-то система, заставляющая мышцы сокращаться в определённом ритме — Вадим краем уха слышал о чём-то похожем… Сейчас думать об этом не хотелось. Парень намеренно отключил все переживания и сочувствие к трупу. Труп он и есть труп. Ему ничем не поможешь (как и где-то гуляющему, наверное, до сих пор вчерашнему — подумалось хмуро). А вот чтобы на глазах Вадима женщина упала бездыханной… А вдруг у неё сердце больное…
Труп обрёл устойчивое положение и бодро зашагал на бордюр. Размашистые два шага, начало третьего — Вадим невольно замедлил свой шаг — и нога мертвеца, едва-едва обретшая уверенность, стремительно наподдала по бетонной оградке. Труп снова свалился, и парень поспешно отвернулся: озноб всё-таки прошёл по позвоночнику: будь "пьяница" настоящим пьяницей, с головой, — голову бы эту сейчас кокнул о бордюр, как разбивают для поджарки яйцо.
