Через сколько времени плоть его начнет распадаться на все еще живом теле, словно оно превратилось в труп, давно покинутый душой?
Тарлах постарался забыть об этой опасности, потому что никак не мог отвратить ее, и принялся за работу со всей скоростью и силой, какие позволяли не потревожить груду обломков.
***
Задача, которую поставил перед собой сокольничий, оказалась гораздо более трудоемкой и утомительной, чем он предполагал. Трудно оказалось копать землю ножом и плоским камнем, который он использовал в качестве лопаты. Влажная осень и зима сделали гравий вязким, и все равно прошло несколько часов, а Тарлах чувствовал, что почти не продвигается.
Он был готов впасть в панику. Темнело, а он сможет работать только при свете, который продолжал проникать через небольшое отверстие.
Тарлах со страхом посмотрел вверх и покачал головой. Теперь, с наступлением вечера, ночь придет очень быстро. Невидимое солнце уже заходит.
А что потом? Он с трудом распрямился, поднимая очередную груду высвобожденного влажного гравия.
Тогда придется сесть у какого-нибудь камня и ждать, пока небо не посветлеет. И снова копать.
День снова наступит, если новый обвал не отрежет его полностью от света, но Тарлах в глубине души знал, что дитя-призрак доберется до него раньше.
Он пытался убедить себя, что этот район безопасен, всего лишь яма в земле, но знал, что это не так. Это часть системы пещер, и ему не следует ждать милости, когда здесь снова воцарится тьма.
Глаза его закрывались, и ему приходилось заставлять себя работать. Слишком выразительно рассказывала целительница. Конечно, смерть в битве тоже нежелательна, но она, по крайней мере, часть того пути, который он для себя избрал, к которому готовился; здесь же в смерти слишком большой ужас. И вся решимость Тарлаха не помогала ему сохранять спокойствие.
Усиливающийся ужас действовал против него, делал его движения резкими и торопливыми, лишал их координированности, но свыше его сил было подчинить их себе. Он мог только стискивать зубы и продолжать, сражаясь с самим собой и со временем, чтобы неподдающееся вещество принимало необходимую форму.
***
Вскоре, как он и предполагал, стало совсем темно.
И хоть Тарлах ждал этого, отсутствие света его доконало. Он бросился на груду обломков, тело его содрогалось от тяжелых рыданий. Через несколько мгновений волна истерии схлынула, и Тарлах снова смог взять себя в руки. Он опустился на колени и начал нащупывать дорогу к более удобному и устойчивому месту.
Отступив в глубину, он лег, снял свой побитый шлем, решив отдохнуть и поспать, если сможет. Краткий срыв устыдил его, но он в то же время был ему благодарен. Он высвободил нараставший ужас. Страх сохранялся, но паники больше не было. Если в последующие часы Тарлах сможет с ней справляться — и избегать участи, в ожидании которой он и почувствовал панику, — он на следующее утро, или, в крайнем случае, к полудню сможет закончить свою работу. Тогда, конечно, придется заняться кровлей.
Он знал одно: ему отчаянно хочется жить, и он будет сражаться за жизнь до последних сил.
Тарлах застонал и открыл глаза.
Мягкий свет заполнял каменное помещение, и на сокольничего смотрело с любопытством детское лицо. В нем сочетались озорство и веселье, и это действовало так непреодолимо, что, еще не проснувшись полностью, Тарлах рассмеялся и со смехом постучал себя по носу, как часто в Морской Крепости играл Руфон со своей маленькой внучкой.
И тут же сердце у него дало перебой, он отшатнулся, чувствуя, как на него наваливается ужас.
Это не лицо ребенка из долины со смеющимися глазами и загоревшими на ферме отца под летним солнцем щеками. Девочка, которую увидел Тарлах, необыкновенно прекрасна со своей массой спутанных каштановых волос и огромными светло-зелеными глазами, но она не может быть живой. Жители Лормта правильно называли ее призраком. Ничем иным она не может быть.
А свет исходит от нее.
Призрак протянул к нему руку, но остановился, когда Тарлах отшатнулся. Теперь девочка смотрела на него удивленно и обиженно.
Тарлах быстро сел.
— Прости, — сказал он, пытаясь справиться с дрожью в голосе. Он слышал, что тот, кто заговорит первым, приобретает в такой встрече преимущество. — Мне показалось, что ты моя знакомая маленькая девочка.
— Твоя маленькая девочка?
— Нет, не моя. Просто знакомая.
— О!
Девочка как будто разглядывала его, наклонив голову набок.
— Тебе холодно? — спросила она наконец.
— Не очень. А что?
— Ты дрожишь.
Тарлах посмотрел на нее, потом, вопреки своему желанию, улыбнулся.
— Наверно, ты меня испугала, — честно сказал сокольничий.
Призрачный ребенок весело рассмеялся.
Девочка села рядом с ним, тщательно расправив платье. Тарлах впервые обратил на него внимание и решил, что оно неуклюжее. Таких он не видел у женщин или девочек Эсткарпа или Верхнего Холлека. Наверно, оно очень древнее, если верить легенде. Но Тарлах ничего не понимал в женских модах и не мог определить по покрою платья время.
Девочка подняла свое маленькое личико и посмотрела прямо на воина.
— Ты долго спал. — Ей пришла в голову новая мысль. — Я тебя разбудила?
— Нет, я так не думаю. Вероятно, я просто выспался и проснулся сам по себе. — Или чувство опасности, присущее воину, разбудило его.
— Я рада! Я старалась не шуметь. Катрин говорит, что я всегда слишком много болтаю и не должна беспокоить людей.
— А кто такая Катрин?
— Моя сестра. Она большая и очень умная. — Лицо девочки осветилось гордостью. — И очень красивая.
— Не сомневаюсь, если она похожа на тебя.
Призрак энергично кивнул.
— Меня зовут Адила, — сказала девочка, как будто вспомнила манеры хорошего тона, которым ее когда-то учили.
Сокольничий заколебался. Он не хотел пугать ребенка, не хотел причинять ей боль, но знание имени дает владеющему волшебством власть над носителем имени.
Он не собирался открывать свое имя этому призраку или любому другому. К тому же это противоречит обычаям его народа. Только Уна…
Неожиданно он вспомнил, как называет его владелица долины.
— Меня зовут Горный Сокол, — сказал он и склонил голову, как делают лорды долин. — Рад познакомиться с тобой, Адила.
И тут же замигал, не зная, смеяться ему или плакать.
Он понял, что сказал правду.
Адила на этот раз не заметила в нем перемены. Она оглядывалась, как будто впервые увидела окружение.
Потом снова повернулась к Тарлаху.
— А почему ты спал?
— Потому что у меня закрывались глаза.
