Андрюха выждал с минуту. Бродяги не шелохнулись. Андрюха вспомнил, как голосила Ангелина, вспомнил разом побледневшее лицо Мишки, разозлился и заорал:
— Лёнька! Да… тебя!.. Леонид!! Своими руками придушу — не выйдешь! Леонид! Ле–о-нид!!
На лицах бомжей мелькнула тень интереса, но ни один не обернулся, не сдвинулся с места. Рядом тяжело вздохнул Валентин.
— Мы же не знаем, что с ним. Может, заболел, обморок… Может, не слышит нас. Андрей Семёнович, можно дело уладить по–тихому. Пошлю в контору за шокерами…
— Андрей, там кто‑то шевелится, — сказал за спиной Егор Тимофеевич, до сих пор молчавший.
С насыпи съехала коробка. Завозилась в сером полумраке тень. Сначала она была светлой, потом потемнела, почти слилась с темнотой. Медленно, неуверенно Леон вышел на свет, помялся, стоя между бродягами, но всё же шагнул из их круга. А тех словно отпустило: они быстро втянулись в полумрак под сваями моста, прихватив разлетевшиеся коробки.
Ругательства застыли на губах Андрюхи. Тот бомж, которого он когда‑то привёз домой, был одет в ношеную, но чистую одежду. Этот — стоял перед ним в грязной, местами порванной футболке, в грязных мятых джинсах. Тот был по–своему элегантен и даже аристократичен. Этот — выглядел жертвой авиакатастрофы, единственным уцелевшим: небритый, с размазанной по лицу грязью, с какими‑то больными, нехорошо блестящими глазами.
Голос остался прежним — мягким:
— Андрей, пожалуйста…
Но Андрюха взорвался. Схватил его за грудки и, не чувствуя рвущейся под руками ткани, зарычал:
— По мне, так пропадай пропадом, гад!! Девчонку только верни, сволочь! Куда ты её дел?! Где Анютка, гад?! Зачем ты увёл её?! Бомжевать захотелось — девчонку зачем с собой тянуть?! Где Анюта?!
— Анюта? — слабым эхом откликнулся Леон. — Анюты нет дома?
Недолго думая Андрюха швырнул его от себя. Только странно изогнувшись в воздухе, Леон чудом не упал на острый выступ–бордюр, огораживавший дорожку от газона.
Валентин уже отряжал посланцев за снимком девочки, узнав о новом несчастье — Андрюха скрывал его до поры до времени в надежде, что Анюта ушла с Леоном. Андрюха, злой, отвернулся: боялся не сдержаться и замолотить кулаками по лицу, которое возненавидел за последние несколько часов.
Помочь Леону подняться, завидя его ноги в тряпках, а на тряпках коричневато–чёрные пятна, подошёл сначала Егор Тимофеевич, а потом тот парнишка с синяком. Августовское солнце, белое и всепроникающее, позволило обнаружить, что парнишка, вообще‑то, — молодой мужчина лет тридцати с лишком. Гримёрша–темнота подшутила за небольшой рост.
— Что с ногами? — насторожённо спросил Егор Тимофеевич.
— Подошвы стёр? — предположил «парнишка». — То‑то в одном месте собачка наша над асфальтом психанула: и повыла, и полизала его… Слушай, старик, я у тебя другое спрошу, хоть и говорят, что ты память потерял: дан у тебя который? Не чёрный пояс случаем?
— Что?..
— Неужто я коллегу по цеху не признаю? Так падать только мы умеем. Так как?
Словоохотливость Валентинова сотрудника Андрюху раздражала, но его последний вопрос заставил оглянуться. Леон, болезненно морщась, стоял между мужчинами, которые его поддерживали, а «парнишка» беспечно продолжал болтать:
— Потерпи, старик. Сейчас до машины доведём, легче будет. Ноги‑то, наверное, горят и гудят. А домой доедем, подержишь ноги в растворе марганцовки, сделают тебе перевязку — как новенький будешь. Только с марганцовкой осторожнее: вода должна быть розовой, иначе сожжёшь всю кожу‑то… Неужели ты вот так из квартиры‑то выскочил — один?
— Ты хотел сказать — босой? — тихо сказал Леон.
Они заглянули в глаза друг друга: один весело, с осознанием, что его простенькую ловушку, несмотря на усыпляющую воркотню, всё же раскусили; второй — с оценивающим вниманием человека, который начинает понимать, что происходит вокруг него.
— Домой мы не едем. Андрей, отвези меня в контору.
— Ни… тебе! Поедешь домой, и… тебе… в…! — взревел Андрюха.
Из‑за картонных укрытий выглянули любопытствующие лица и тут же попрятались.
Леону помогли подняться к мосту и сесть в машину. Поверх открытой дверцы он взглянул на Андрюху.
— Хорошо. Домой. Но отзови всех этих людей. Им Анюты не найти. Я сам найду её.
— С какой стати ты!..
— Андрей, девочку похитили. Штатским в это дело лучше не лезть.
Андрюха замолчал. Новое ругательство едва не сорвалось с языка, но негромкий повелительный голос Леона буквально сковал, заморозил ему губы. Он дождался — сядет Егор Тимофеевич, и начал разворачивать машину.
Валентин обескураженно посмотрел вслед машине и пробормотал про себя:
— Тихий и милый человек…
«Парнишка» весело откликнулся:
— А кто силён — тот всегда тихий да милый… Ну, что, шеф, сворачиваемся? По домам?
— По домам, — подтвердил Валентин.
По приезде пригласили соседку–медсестру. Импровизированную повязку она ловко срезала. Только последний слой её смутил. Ткань намертво влипла в ступни, и пришлось‑таки некоторое время её отмачивать.
От тяжёлого забытья очнулась Ангелина, увидела Леона, порывисто побежала было к нему и — остановилась. Этот Леон ей непривычен: то же ласковое лицо, но мягкость черт исчезла, и жёсткие линии превратили его в чужого, в незнакомца. Да и он сам, заметил насторожившийся Андрюха, смотрел на жену хоть и с улыбкой, но всё же с долей насмешливого интереса.
Ничего не изменилось для Мишки: при виде отчима он подхватил стул, поставил его рядом с креслом, где сидел Леон, и уселся с видимым облегчением, взяв взрослого за руку. Для него появление Леона означало только одно: всё хорошо, Анюта тоже скоро будет дома. Вадим, со слов отца знавший, что всё не так просто, не выдержал и шёпотом позвал:
— Мишк, на пару слов…
Парень поколебался и неохотно пошёл за Вадимом в свою комнату.
— Значит, вспоминать начал, — не обращая внимания на соседку, которая принялась быстро и сноровисто обрабатывать раны Леона, заговорил Андрюха. — С чего ты решил, что Аньку… — и тут его взгляд всё‑таки упёрся в ярко–красную блузку женщины, и он замолчал.
— Вот и всё, — защебетала понятливая соседка, — с недельку лучше вообще не ходить, а при необходимости — мягкие кроссовки, дома — тапочки на мягкой подошве. Но лучше не тревожить. Звоните, если что.
Она улыбчиво расцвела, когда Андрюха сунул ей пару бумажек, и ушла.
— Ну? — понукнул хозяин.
— Во сколько было разбито зеркало?
— Ангелина выскочила около четырёх.
— Я ушёл раньше. Зеркало было целым.
— Зачем вообще ушёл?
— По–моему тебя сейчас должно интересовать только одно — возвращение Анюты.
