Она огляделась и увидела, что Логен хмурится на белую пену на черной воде так, словно ждал от своей подруги другого ответа.
Поменять ответ очень просто. Она могла бы сказать: «Я пойду туда, куда пойдешь ты». Кому от этого было бы хуже? Никому. Точно не ей. Но Ферро не хотела отдавать себя в его власть таким образом. Оказалось, что между ними стоит невидимая стена. Непреодолимая.
И эта стена всегда была.
Ферро только сумела спросить:
— А ты?
Он задумался, с сердитым видом прикусил губу.
— Мне надо на север, — сказал он с грустью, не глядя на нее. — Там работа, которую мне нельзя было оставлять. Темная работа, но ее надо делать. Думаю, вернусь на север, чтобы свести кое-какие счеты.
Ферро нахмурилась. Долги? Кто это говорил ей, что человеку нужно больше, чем мщение. А теперь хочет только свести счеты? Лживый ублюдок.
— Счеты, — прошептала она. — Хорошо.
Это слово царапало язык, как песок.
Он долго смотрел ей в глаза, потом открыл рот, словно желая что-то сказать, но так и остался с открытым ртом, протянув к ней руку.
Потом вдруг сник, выпятил челюсть, повернулся боком и оперся на поручни.
— Хорошо.
Так просто все кончилось между ними.
Ферро хмурилась, отвернувшись. Она сжала кулаки, чувствуя, как яростно впиваются ногти в ладони. Она горько ругалась про себя. Почему она не сказала другие слова? Набрать воздуха, сложить правильно губы — и все меняется.
Только Ферро не умела этого и знала, что никогда не сумеет. Гурки убили в ней это, далеко отсюда и давным-давно, и оставили ее мертвой внутри. Было бы глупо надеяться — это она всегда чувствовала. Надежда — для слабых.
Ищейка и Доу, Тул и Молчун, Вест и Пайк. Они вшестером стали в круг и смотрели на два холмика холодной земли. Внизу, в долине, солдаты Союза хоронили своих мертвецов, Ищейка это видел. Сотни — в ямах по двенадцать на каждую. Это был плохой день для людей — и хороший для земли. Так всегда бывает после битвы. Только земля всегда выигрывает.
Лихорадка и его карлы были неподалеку за деревьями; склонив головы, они хоронили своих мертвецов. Двенадцать уже в земле, еще у трех — плохие раны, и они, скорее всего, последуют за теми еще до конца недели. А тот, который потерял кисть, может, выживет, может, нет — как повезет. В последнее время везения не хватает. Почти половина их погибла за один день работы. И после этого они остались — это смело. Ищейка слышал их слова. Печальные и гордые слова о павших. Какими добрыми людьми они были, как здорово сражались, как их будет не хватать и прочее. Так всегда после битвы. Слова для мертвых.
Ищейка сглотнул и обернулся на свежевскопанную землю под ногами. Тяжело копать холодную, глубоко промерзшую землю. Но лучше уж копать, чем быть похороненным — так сказал бы Логен, и Ищейка считал, что это справедливо. Двух человек похоронил он только что — и две частички себя вместе с ними. Катиль лежит глубоко под грудой земли вытянувшись, белая и холодная, и не согреется больше никогда. Недалеко от нее — Тридуба; разбитый щит лежит у него на коленях, а в руке меч. Две горстки надежд положил Ищейка в грязь — одни на будущее, другие из прошлого. Теперь все кончено, и они никуда не приведут. И они оставили две ноющие дыры в нем. Так всегда после битвы. Надежды в грязи.
— Похоронены там, где умерли, — тихо сказал Тул. — Это правильно. Это хорошо.
— Хорошо? — рявкнул Доу, оглянувшись на Веста. — Хорошо, правда? Самое безопасное место во время битвы? Безопасное, так ты им сказал?
Вест сглотнул и опустил глаза с виноватым видом.
— Ладно, Доу, — сказал Тул. — Сам прекрасно знаешь — это не его вина и вообще ничья. Это война. Люди гибнут. Тридуба это знал — лучше, чем кто-нибудь другой.
— Мы могли быть где-то еще, — прорычал Доу.
— Могли, — сказал Ищейка, — но не были. Вот и все. Ничего ведь не изменишь, верно? Тридуба мертв, и девушка мертва, и всем тяжело. И не надо добавлять тяжести.
Кулаки Доу сжались, и он набрал воздуха, как будто собирался что-то крикнуть. Потом он выдохнул, плечи поникли и голова опустилась.
— Ты прав. Ничего не изменишь.
Ищейка тронул Пайка за руку.
— Хочешь что-нибудь сказать для нее?
Обожженный посмотрел на Ищейку и отрицательно покачал головой. Пайк не любил говорить, Ищейка это знал. Непохоже было, что и Вест что-то скажет, тогда Ищейка прочистил горло, поморщившись от боли в ребрах, и попробовал сам. Кому-то нужно было сказать.
— Эта девушка, которую мы похоронили здесь, ее звали Катиль. Не скажу, что я знал ее очень долго и вообще, но то, что я знал, мне нравилось… Если это важно. Думаю, не очень. Но в ней была какая-то крепкая жилка, думаю, все это видели по дороге на север. Терпела холод и голод, все остальное и не жаловалась. Жаль, что я мало ее знал. Я надеялся узнать ее лучше, но мы не всегда получаем то, на что надеемся. Она не была одной из нас, но умерла с нами, так что, думаю, мы должны гордиться, что она в одной земле с нашими.
— Да, — сказал Доу. — Гордиться.
— Правильно, — сказал Тул. — Земля всех принимает одинаково.
Ищейка кивнул, вдохнул и выдохнул.
— Кто-то хочет сказать про Тридуба?
Доу вздрогнул и посмотрел на сапоги, подвигав ногами в грязи. Тул моргал, глядя на небо, и казалось, у него в глазах завелась сырость. Ищейка и сам чувствовал, что вот-вот заплачет. Он знал, что, если придется говорить еще раз, он разрыдается, как дитя. Тридуба знал бы, что сказать, но в том-то и беда, что его нет. Казалось, никто не решится заговорить. Тогда вперед вышел Молчун.
— Рудда Тридуба, — начал он, оглядывая всех по очереди. — Скала Уфриса — так его называли. Нет имени более знаменитого на всем Севере. Великий боец. Великий вождь. Великий друг. Целая жизнь сражений. Он и Девять Смертей встречались лицом к лицу, а потом сражались плечом к плечу. Никогда не выбирал легкий путь, если считал его неправильным. Никогда не уклонялся от сражения, если считал, что нужно сражаться. Я стоял рядом с ним, шагал рядом с ним, сражался рядом с ним десять лет, по всему Северу. — Молчун улыбнулся. — Я не жалуюсь.
— Хорошие слова, Молчун, — сказал Доу, уставившись в холодную землю. — Хорошие слова.
— Таких, как Тридуба, больше не будет, — пробормотал Тул, вытирая глаз, как будто в него что-то попало.
— Ага, — сказал Ищейка. Больше он ничего не смог сказать.
Вест повернулся и пошел между деревьями, сгорбившись и не сказав ни слова. Ищейка видел, как напряглись мышцы на шее полковника. Наверняка винит себя. Люди часто этим занимаются, когда кто-то умирает, Ищейка знал это по опыту. А Вест, похоже, как раз из таких.
