Щуквол не двигался. Да и зачем ему было двигаться? И самое главное – куда? Если его заметили, то за любым его перемещением будут теперь внимательно следить. Попытаться вернуться назад в комнату? Но что это даст? Какой смысл теперь вообще куда-нибудь перемещаться, если это принесет лишь временное избавление? Да и хватит ли у него сил предпринять что-либо? Нет, надо просто дождаться момента, когда его снова попытаются схватить. Время, когда его остается мало, становится таким сладостным и таким ценным. Он не будет никуда двигаться. Он останется на месте. Он будет наслаждаться моментом, он будет упиваться совершенно особенным чувством ожидания смерти, он будет спокойно лежать на воде, дожидаясь, пока не канет в Лету.
И это решение проистекало вовсе не из-за того, что он потерял волю к жизни. Просто его разум, холодный и рассчитывающий все до самых мелочей, сообщал ему, что жизнь его подходит к концу, и Щуквол не мог сопротивляться жестокой логике своего разума. Он не мог погрузиться в воду и стать рыбой, а для того чтобы плыть под водой, сил уже нет. Плыть по поверхности – это значит быть пойманным немедленно. Спрятаться в плюще нельзя – любое движение будет тут же замечено. Карабкаться по плющу вверх – на это тоже вряд ли хватит сил, но самое главное – там, наверху, в каждом окне его ожидают. Значит остается одно – ждать. Тот, кто спускается к нему, конечно же, уже дал знать другим, что в воде было замечено какое-то движение. Или тот, кто заметил это движение первым, дал приказ спуститься вниз. К тому же вот-вот сюда подойдут лодки. Странно, однако, что, насколько он мог судить по звуку весел, приближалась лишь одна лодка. Почему сразу же не устремились остальные?
Щуквол достал нож, который ему удалось сохранить при себе, несмотря на все перипетии борьбы. Сквозь скрученные и изогнутые стебли и ветви на него посыпалась пыль, затрещала ломающаяся ветка – не выше чем в метре над его головой.
Щуквол, скрючившись как ребенок на ложе из ветвей, бесшумно отвел в сторону руку, державшую нож, и приготовился нанести мгновенный удар снизу вверх. Его глаза горели из темноты как гнилушки, окрашенные в красный цвет. Казалось, в этом страшном сиянии отражалась кровь, пульсирующая у него в мозгу. Губы Щуквола, и так слишком тонкие, превратились в безжизненную полоску.
Щуквол ощутил, что в нем подымаются чувства, подобные тем, которые охватили его, когда он исполнял какой-то варварский танец вокруг скелетов Коры и Клариссы. Эти чувства были столь непонятны его холодному разуму, что он не мог постичь, что же происходило в глубинах его подсознания, и не был в состоянии подавить эти чувства. Убийцу захлестнула черная внутренняя волна и затопила его разум. Намерение оставаться без движения на одном месте развеялось. Все силы, остававшиеся пока в его теле, рвались к действию. Теперь ему хотелось убить еще хотя бы одного своего врага не тайно и бесшумно, а у всех на виду, при ярком лунном свете. Повергнув врага, он поднимет вверх руки, растопырит пальцы, он будет ощущать, как вражеская кровь стекает по запястьям вниз, вьется вокруг рук, дымится в холодном воздухе. А потом он резко опустит руки, скрючит пальцы так, чтобы они стали лапами хищной птицы, и разорвет грудь врагу, вырвет черное сердце как гнилую свеклу, а потом на волне восторга победы и явленности всем остальным врагам, упиваясь своим злодейством, он бросит последний вызов башням Горменгаста, сделает то, чего от него никто не ожидает. Он не даст Замку осуществить то, что Замок считает своим правом, правом мести за оскорбленное достоинство – он убьет себя в сиянии лунных лучей!
В остром уме Щуквола не оставалось ничего, что отвергло бы с презрением все эти чувства, бушевавшие в нем. Щуквол, блестящий, холодный Щуквол, погрузился в кровавое облако. Он был готов к действию.
Позабыв о какой бы то ни было предосторожности, он стал выбираться из клубка плюща, опутывавшего его. Ветви трещали как ружейные выстрелы. Зрачки его глаз превратились в красные, раскаленные точки.
Щуквол бился в воде, освобождаясь от цепкого плюща. Его ноги погрузились в воду, но на глубине около метра ему удалось нащупать твердую ветку, на которую можно было встать. Его левая рука ухватилась за толстую ветвь плюща, которая казалась волосатой как нога собаки. Его нож был готов нанести роковой удар. Щуквол поднял голову, всматриваясь в покров плюща, из которого донесся треск, порождаемый человеком. Раздался сдавленный крик, и значительная часть покрова обрушилась вниз, увлекая за собой Тита.
Падая вниз, Тит увидел прямо под собой две горящие красные точки. Они светились сквозь спутанные ветви и листья.
На какое-то мгновение Тита охватил страх – на краткое мгновение его мозг очистился от болезненной дымки, обволакивающей его, – так в небесах, покрытых тучами, вдруг на несколько мгновений очищается крошечный пятачок, сквозь который выглядывает чистая лазурь. И это мимолетное очищение мозга от дымки жара и изнеможения принесло с собой страх перед Щукволом, темнотой и смертью.
Но прошло всего лишь мгновение, и, падая сквозь темноту, переплетенную ветвями и листьями, Тит почувствовал, как страх этот покинул его. Он сказал про себя: «Я падаю. Падаю быстро. Сейчас я упаду прямо на него. И я убью его – если мне это удастся».
Тит крепко сжимал нож, и когда он вместе с массой оборванного плюща упал в воду, он вскинул руку с ножом вверх, увидел, как нож сверкнул, как осколок стекла, отысканный лунным лучом среди листьев. Однако тут же его взгляд, метнувшись от сверкающей полоски стали в сторону, увидел какой-то другой предмет, сверкающий не менее ярко, чем его нож – то был лоб Щуквола; на лице, белом как сало и покрытом красными пятнами, как капли крови горели глаза. Рот в обрамлении тонких как нить губ стал открываться, и из него вырвался крик, который разнесся над водой, взлетел к древним стенам, обратил стоявших у окон людей в камень – то был победный крик зверя, готового броситься на свою жертву.
И в этот миг, когда самонадеянный крик еще сотрясал ночь, когда эхо еще разносилось над водой, залетая в пустые комнаты и отражаясь от стен, Тит нанес удар ножом.
Щуквол, подняв голову и раскрыв рот в крике, стоял по пояс в воде, упираясь ногами в оказавшиеся под водой ветви и держась рукой за крепкие ветки над водой. Тит нанес удар в открытую часть шеи и тут же почувствовал, как его облило уже не водой, а чем-то липким и теплым.
Что же произошло со Щукволом? Почему не он нанес первый удар, а позволил это сделать своему врагу? Почему он пропустил удар, который поразил его в жизненно важную артерию? О, он тут же узнал молодого Герцога, наполовину высунувшегося из клубка плюща, упавшего рядом с ним в воду. Лунный свет был столь ярок, что ошибиться было невозможно. И восторг от того, что судьба привела к нему в этот великий момент самого Герцога Горменгаста и что он будет его последней и самой главной жертвой, был настолько силен, и его чувство, что свершается именно то, что должно свершиться, было столь полно удовлетворено, что он не смог сдержать этот победный вопль. На мгновение он стал таким как все, он, такой холодный и расчетливый, отдался минутной эмоции! Он просто должен был выразить свой восторг! К тому же его охватило чувство, с которым уже не мог справиться рассудок, – и Щуквол упустил тот единственный момент, когда он мог первым нанести удар своему врагу.
