Но ты до сих пор жив.
Я не знаю, проклятие это для нас или удача. Наверное, и то и другое. Я думаю о тебе как о нашем спасителе: так или иначе, ты заставишь азенатов взглянуть правде в глаза. Подобно Единственному, ты взвалишь на себя бремя наших ошибок. Подобно Единственному, ты вырвешь из нас темную часть и отведешь нас к абсолютному свету.
Да, сентаи — часть нас.
С незапамятных времен в нас живет это могущественное зло. Мы пытаемся скрыть от себя правду. Но зло возвращается. Мы предали тебя. Я виновна не меньше других.
Я пыталась, клянусь тебе. Я пыталась, когда палач Фрейдер занес над тобой топор. Я должна была сделать гораздо больше. Я должна была отправить за тобой своих людей и убить собственными руками чудовище, которое потом стало мне мужем. Но у меня не хватило храбрости. Это так.
Когда ты пришел в Дат-Лахан, тебе было лишь шесть лет. Ты был ранен, а твоя деревня стерта с лица земли. Армия Полония, который тогда был лишь юным лейтенантом и полным амбиций наследником, его армия оставалась на горе и смотрела, как враги убивают твой народ. Ты, наверное, этого не помнишь. Когда ты пришел к нам, тебя отвели в монастырь.
Тебя вылечили, а еще тебе дали особое снадобье, чтобы ты забыл. Что забыл? Гордый нрав твоего народа. Кровь, пролившуюся на этих равнинах. Много веков несправедливости и лжи.
Настоящие варвары — это мы. Монахини, такие же как я, молятся во искупление наших грехов в тиши монастырей. Но на самом деле ничто не может искупить их. Лишь ты один можешь даровать нам свое прощение. Не знаю, сможешь ли ты. Не знаю, хочешь ли ты этого. Ведь с самого начала мы лгали тебе, с самого начала мы предали тебя. С высоты нашего положения мы смеялись над твоей наивностью, над твоей стойкостью, над твоей несгибаемой волей.
Я знаю лишь одно. И я хотела бы, чтобы ты вспомнил об этом в тот миг, когда навсегда покинешь нас, живых или мертвых — теперь это не имеет значения.
У тебя есть сын, любимый».
* * *
Сражаться до последней капли крови.
Сражаться даже без оружия; спрыгивать с крыши на спину врагу; вонзать меч в бока этих монстров и умирать прямо на улице с лицом, сожженным огненной кислотой. Сражаться как лев: брать меч павшего друга и смело бросаться в атаку, не умея, не раздумывая, со своей храбростью вместо щита. Залезать на башни: вспоминать давние уроки стрельбы из лука и выпускать стрелы по фигурам в темных доспехах. Смотреть сентаям в глаза. Не дрогнув смотреть, как они разворачиваются и надвигаются на тебя, рассекая утренний воздух своими зазубренными мечами. Не бояться смерти. Биться за каждую улочку, каждый проход, каждый фонтан, будто он последний. Смотреть, как под ударами врага умирают твои братья, поджигать собственный дом, чтобы вместе с ним сгорели враги. Сражаться как демон, ибо ничто больше не имеет значения, ибо другого выхода нет. Вонзать меч в живот сестре, матери, жене, чтобы она не попала в руки сентаев. А потом вновь идти на бой и рубить, рубить, пока не отнимется рука.
Старики, дети, зрелые мужчины, даже женщины вышли из домов, чтобы встретиться с врагом и истребить его. На карту была поставлена судьба не только Дат-Лахана — нет, целой Империи, последний оплот которой не желал сдаваться.
На борьбу с врагом вышли все азенаты.
И Лайшам сражался вместе с ними. Воин, вернувшийся из царства мертвых.
Когда Большие Южные ворота отворились, он сам повел варваров навстречу сентаям. Как по волшебству, вдруг отовсюду появились ишвены, найаны с обнаженными торсами, гуоны, обезумевшие от горя, акшаны и семеты. Враг двигался вперед, кольцо вокруг него сжималось. И тогда начался настоящий бой. Очень скоро в этот бой вступили жители города. Миллион человек — оружие взяли все, кто был в городе. Азенаты наконец поняли, что победу нужно оплатить собственной кровью, что Лайшам вознесет их к небесам, если они согласятся умереть за него. Варвары между тем уже делали это — как и всегда.
Став во главе небольшого отряда отборных ишвенских бойцов, к которому присоединилось несколько азенатских лейтенантов, вождь варваров сражался с таким воодушевлением, что воины боролись за честь умереть подле него. Салим, верный слуга, следовал за ним на некотором расстоянии, готовый в любой момент передать его приказ оставшимся генералам.
— Смелее! — кричал Лайшам всем жителям города, которые попадались у него на пути. — Сражайтесь!
Сам он бежал навстречу врагу, бросался на спину всадникам, сбрасывал их на землю, отдавая на растерзание своим солдатам — пять воинов на одного сентая, иначе не победить.
* * *
Бой мало-помалу смещался к нижней части Дат-Лахана.
Войска Лайшама отодвигали сентаев к Золотому Мосту. Расчет варвара был прост: если защитникам удастся прижать врагов к стене, они смогут победить. Широкое озеро Меланхолии было спасением. Он знал, что сентай не выносят воду. Те, кто упадет в озеро, погибнут.
Несколько тысяч человек сложили головы за то, чтобы обеспечить успех этому плану: одинокие беглецы — мчащаяся по улицам наживка — петляли по сложнейшему лабиринту маленьких мостов и переулков до тех пор, пока несущемуся за ними врагу, которого неожиданно атаковали с тыла, не приходилось в свою очередь бросаться в незнакомые проулки и, не понимая того, подходить к восточным кварталам.
Жители города сражались с остервенением, на которое многие из них не считали себя способными. Десятилетние мальчишки швыряли во врагов камнями с крыш. Дряхлые старики поджигали дома в тупиках. Неопытные юноши, вооруженные дубинами, отдавали жизнь, чтобы задержать врага хотя бы на несколько секунд. И все это было не напрасно. Каждый подвиг, каждый поступок, каким бы ничтожным или неловким он ни был, прибавлялся к другим, и из них всех вместе сплеталась плотная паутина, в которой враг все больше и больше увязал. Иногда нескольким горожанам удавалось захватить сентая в тупике, и тогда озлобление народа переходило в смертоубийственное безумие. Но чаще люди погибали: охваченные пламенем или с пробитым сердцем, изуродованные, ослепленные, они падали на мостовую, сваливались с крыш, катились по пыльной дороге.
Однако к полудню первая цель Лайшама была достигнута. Бой отошел от Больших Южных ворот, земля вокруг которых была усыпана трупами, и перешел в город, по которому сентаи двигались не большими отрядами, а мелкими группками, а особенно в восточную его часть, где было больше всего варваров и азенатов и где на самом деле решалась судьба Империи.
Ирхам сражался на Золотом Мосту. Он не знал, где остальные, не знал, живы ли они, но Лайшам был здесь, где-то рядом, он это чувствовал, и этого ему было достаточно, и он бился, как демон, и его двуручный топор пел над схваткой свою смертоносную песню. Под его началом сражались тысячи варваров и азенатов. Враги были повсюду, их жестокость была безгранична. Однако защитники не сдавались и терпеливо продолжали выполнять свой план. Постепенно сентаев удалось оттеснить к стенам города. Пешим бойцам пришлось подняться на дозорный путь, чтобы было удобнее сражаться. Их мечи наносили врагу непоправимый урон. Но когда один из людей падал на землю, на его место вставал другой, с такой неизменностью, что враг вдруг почувствовал, что может проиграть. Несколько сотен сентаев были оттеснены к озеру, в которое они с криком рухнули. С городских стен бескрайняя водная гладь казалась зеркалом, в котором отражались пылающие лучи солнца.
