— Но не рухнут узы дружбы и братства, — сказал вдруг Асклинг. — А больше нам не на что опереться в этот роковой час.
Между тем Лишайная Ведьма вышла на середину поля и закричала, смеясь и радуясь:
— Глядите, что станет с вашим миром! Я буду петь, а вы любуйтесь, как когда-то…
Катился по Чертогам Павших могучий голос железного рога. Хёймдалль трубил, призывая героев и богов на последнюю битву. Среди них Дэор заметил Менрика Старого и Бьёрна Ломающего Льдины. А Снорри видел среди пирующих своего друга Эльри и Борина Скальда. Он не стыдился, что слёзы лились по щекам расплавленным оловом. И Асклинг улыбался, глядя, как чубатый Радек пьёт со своим убийцей, мастером сабли. И ещё был там Рольф Ингварсон.
Над хрустальным мостом вспыхнула ветвистая молния — белый олень гордо вскинул голову, коронованную золотыми рогами. Тот самый олень, которого Дэор преследовал от озера Уккенванде до самого Раттаха. И которого так и не посмел пристрелить.
Но и он, Златорогий, древний бог Севера, склонил голову, когда на мост ступил высокий воин в сером плаще. Шлем его был орлиной головой. Дэор вздрогнул: лик воина был изборожден шрамом, вроде того, что носил сам Дэор. Вместо левого ока в глазнице чернел кусок обсидиана. Другое же око, словно бы отлитое из железа, было исполнено такого ледяного покоя и властности, что все падали на колени перед ним.
Эрлинг Эльватер, Всеотец, Отец Павших, Одноокий, Одержимый, Податель Побед, Скрывший Лицо, Мрачный, Ужасный, Старый Хрофт, Древний Гаут, Равновысокий, Третий, Отец Битв.
Верховный бог, удалившийся от забот о мире, странник, хитрец, колдун. Немногие решались посвятить себя ему. Ибо он жесток, но справедлив.
Эрлинг указал в сторону чёрно-багровой купели, где застыли противники. И произнес одно-единственное слово.
— Tjekke.
На Скельде — "Взять".
Два войска смешались. Где свои, где чужие — не разобрать. Мир гибнул во льду и пламени. Великая зима сковала моря. Рушились горы и города в землетрясениях. Жар палил леса, ветер разносил пламя во все стороны. Громадный орёл летал над народами, вздымая крыльями бурю. На погибель роду людскому и всем прочим родам и племенам.
И пал Норгард, и Аскенхольм, и усадьбы двергов пожрало пламя. Снег укрыл фьорды и леса, замёл и замок Эоргард, и стольный Хлордвик, и хутор отца Рольфа Ингварсона, и башню колдуньи в Эльварсфьорде. И только тролли скалились во мраке, радуясь близкой гибели. Пламя охватило Альвинмарк, страну сидов, пламя плясало на Холмах, сгорели все столицы и дворцы, и все альвы погибли в огне. Все, кого помнили, знали, любили и ненавидели Дэор и Корд'аэн. А на востоке песок уже давно смешался с пеплом. И не стало городов Юга. Керим поглотила земля, Даэлор разрушили падающие звезды, Боргос же пошёл ко дну вместе со всеми островами. Раскололись хребты Белогорья, жидкий огонь недр вырвался наружу, уничтожая государства сольфов, гормов, ратанов и прочих.
Огонь, чёрный огонь поднялся завесой до небес. Пламя накрыло девять миров. Потому что вы всегда правы. Потому что вы лучше знаете, что для чего нужно. Потому что вы — лучшие. Вы создали себе таких богов, которые разнесут всё в щепки, а потом построят заново. И это есть хорошо.
Те, кто следили за битвой издалека, — Повелитель Воронов, Лишайная Ведьма, Дикая Охота и другие — ликовали и смеялись. Чёрная жижа капала из мешка великана Маркенвальда, и тень Корабля Мёртвых уже давно накрыла землю.
Эрлинг Всеотец глядел на побоище, ожидая конца.
А уцелевший глаз Корд'аэна наполнился ужасом. Теперь он был не зелёным — серым, мёртвым, никаким. Напрасно он взывал к небу и земле, напрасно твердил заклинания. Смятенный и оглушенный, он рухнул на колени и зарыдал. Асклинг, Снорри и Дэор склонились над ним безмолвными стенами неприступной твердыни, надежными стенами родного дома. Сквозь всхлипы и рыдания друида слышалось:
— Нет… я не хотел… я не… не так… зачем, почему?!.. не надо больше… не надо…
Но это оказалось лишь началом.
Мир людей выстоял под ударами стихий, откупился большой жертвой, платой, которую принимают от всех. Из руин тянулись города. Вверх, вниз, во все стороны. Люди хотели жить. А земля не могла их нести.
Тот, кого звали Всеотцом, обратился к Лишайной Ведьме:
— Что ты скажешь на это? Какое грядущее ждет этот мир, мудрая Вёльва?
— Никакое не ждет, ибо
Братья начнут
Биться друг с другом,
Родичи близкие
В распрях погибнут.
Тягостно в мире,
Великий позор,
Век мечей и секир,
Треснут щиты,
Век бурь и волков
До гибели мира;
Щадить человек
Человека не станет.
Да, так и случилось, и этого более всего боялся Корд'аэн. Люди не научатся уважать друг друга и себя самих. Подлость возобладает над честью, а Борин сын Торина будет забыт. Ведь Корд'аэн и сам взял власть с богатого стола, поступившись гордостью. И он вспомнил это, и перестал стенать и плакать, ибо понял, что падение чести — не причина, но лишь признак грозного Часа Рагнарёк.
Вспомнил и Дэор, как отрубил пальцы скальду Эрвинду, и другие недостойные дела, но, конечно, не раскаялся и не устыдился.
Вспомнил Асклинг, как хотел он задушить мастера Тидрека, и пожалел о том.
И Снорри вспомнил, как зло шутил над Митрун, и оставил отца без поддержки, когда была нужда, и убийство в горах, но ведал в сердце своем, что заплатил за всё это и за большее.
А Вёльва, Лишайная Ведьма, пела дальше, отвечая на вопросы Отца Богов:
Дрожит Играссиль,
Ясень высокий,
Гудит древний ствол,
Тролль вырывается.
Вот прилетает
Чёрный Дракон,
Сверкающий змей
С Тёмных Вершин,
Нидхёгг несет,
Над полем летя,
Под крыльями трупы —
Довольно ль вам этого?
Да, Глумхарр в облике черного дракона несся над полем, дышал черным пламенем, от которого рассыпались пеплом люди и города. Затем он вцепился зубами в корни Великого Древа, брызжа ядом, и Древо оглушительно рухнуло. И упал Старый Балин, поверженный ветром, Пожирателем Трупов, и громко вскрикнул Снорри. И расплавился престол Матери.
Тогда Великая Мать пошла босиком по пеплу и руинам, и громко плакала и стенала, но никто не утешал её, и слёзы не возвратили никого к жизни. Ведьма пошла ей навстречу. Они взялись за руки и так стояли, и смотрели друг другу в глаза. Но глаза Ведьмы были слепы, и прозревали больше, чем можно было прочитать в белесой пустоши. И тогда Мать склонилась перед ней, и они стали одним целым. И тогда Снорри Турлогсон забыл лицо и голос своей матери. Черная властная колдунья, королева-чародейка, ставшая чем-то третьим, она горько рассмеялась и продолжила заклинание:
