После этого любые надежды на братство быстро угасли. Было предложено сыграть в вист, но братья Шарп не знали правил и были слишком пьяны, чтобы учиться. Билл взмолился о головной боли и рано отправился спать. Колин разразился еще одной длинной тирадой о тонкостях этикета в зале, включая очень длинную латинскую грацию, которую он предложил всем выучить наизусть в этот вечер, но никто его не слушал. Затем братья Шарп в странном порыве раскаяния задали Робину и Рами несколько вежливых, хотя и бессмысленных вопросов о переводе, но было ясно, что ответы их не слишком интересуют. Какую бы уважаемую компанию Шарпы ни искали в Оксфорде, здесь они ее явно не нашли. Через полчаса посиделки закончились, и все разошлись по своим комнатам.
В тот вечер было много шума по поводу домашнего завтрака. Но когда на следующее утро Рами и Робин появились на кухне, они обнаружили на столе записку для себя.
Мы пошли в кафе, которое Шарпы знают в Иффли. Не думаю, что вам понравится — увидимся позже. — КТ
«Полагаю, — сказал Рами, — это будут только они и мы».
Робин ничуть не возражала против этого. «Мне нравится только мы».
Рами улыбнулся ему.
Третий день они провели вместе, осматривая жемчужины университета. Оксфорд в 1836 году переживал эпоху становления, ненасытное существо, питающееся богатством, которое он породил. Колледжи постоянно ремонтировались, выкупали у города новые земли, заменяли средневековые здания новыми, более красивыми корпусами, строили новые библиотеки для размещения недавно приобретенных коллекций. Почти каждое здание в Оксфорде имело название — не по функции или местоположению, а по имени богатого и влиятельного человека, который вдохновил его на создание. Здесь находился массивный, внушительный Музей Ашмола, в котором хранился шкаф диковинок, подаренный Элиасом Ашмолом, включая голову дронта, черепа бегемотов и овечий рог длиной три дюйма, который, как предполагалось, вырос из головы старухи из Чешира по имени Мэри Дэвис; Библиотека Рэдклиффа, куполообразная библиотека, которая изнутри почему-то казалась еще больше и грандиознее, чем снаружи; и Шелдонский театр, окруженный массивными каменными бюстами, известными как «Головы императоров», каждый из которых выглядел как обычный человек, наткнувшийся на Медузу.
А еще был Бодлиан — о, Бодлиан, национальное сокровище в своем роде: дом самой большой коллекции рукописей в Англии («В Кембридже всего сто тысяч наименований, — фыркнул клерк, принимавший их, — а в Эдинбурге всего шестьдесят три»), чья коллекция продолжала пополняться под гордым руководством преподобного доктора Булкли Бандинела, бюджет которого на покупку книг составлял почти две тысячи фунтов стерлингов в год.
Именно сам преподобный доктор Бандинел пришел поприветствовать их во время первой экскурсии по библиотеке и провел их в читальный зал переводчиков. «Не мог позволить клерку сделать это», — вздохнул он. Обычно мы позволяем глупцам бродить самим и спрашивать дорогу, если они заблудились. Но вы, переводчики — вы действительно понимаете, что здесь происходит».
Это был грузный мужчина с потухшими глазами и таким же потухшим выражением лица, чей рот, казалось, был постоянно нахмурен. Однако, когда он двигался по зданию, его глаза светились неподдельным удовольствием. Мы начнем в главных крыльях, а затем перейдем к герцогу Хамфрису. Следуйте за мной, не стесняйтесь смотреть — книги нужно трогать, иначе они бесполезны, так что не нервничайте. Мы гордимся нашими последними крупными приобретениями. Это коллекция карт Ричарда Гофа, подаренная в 1809 году — Британский музей не хотел их брать, представляете? А затем пожертвование Мэлоуна десять или около того лет назад — оно значительно расширило наши шекспировские материалы. О, и всего два года назад мы получили коллекцию Фрэнсиса Дусе — это тринадцать тысяч томов на французском и английском языках, хотя я полагаю, что никто из вас не специализируется на французском... арабском? О, да — вот сюда; основная масса арабских материалов в Оксфорде находится у Института, но у меня есть несколько томов поэзии из Египта и Сирии, которые могут вас заинтересовать... . .»
Они вышли из Бодлиана ошеломленные, впечатленные и немного напуганные огромным количеством материалов, оказавшихся в их распоряжении. Рами имитировал свисающие щеки преподобного доктора Бандинела, но не мог вызвать в себе настоящей злобы; трудно было презирать человека, который так явно обожал накапливать знания ради самих знаний.
День закончился экскурсией по Университетскому колледжу, которую провел старший портье Биллингс. Оказалось, что до сих пор они видели лишь небольшой уголок своего нового дома. Колледж, расположенный к востоку от домов на Мэгпай-лейн, имел два зеленых четырехугольных двора и каменные здания, напоминающие крепостные стены. Пока они шли, Биллингс зачитывал список фамилий и биографий этих фамилий, включая доноров, архитекторов и других значимых фигур. «...Вот статуи над входом — королева Анна и королева Мария, а в интерьере — Яков II и доктор Радклифф...». А эти великолепные расписные окна в часовне были сделаны Абрахамом ван Линге в 1640 году, да, они сохранились очень хорошо, и художник по стеклу Генри Джайлс из Йорка сделал восточное окно. ... Сейчас нет службы, так что мы можем заглянуть внутрь, следуйте за мной».
Внутри часовни Биллингс остановился перед барельефным памятником. «Полагаю, вы знаете, кто это, ведь вы студенты-переводчики и все такое».
Они знали. Робин и Рами постоянно слышали это имя с момента их прибытия в Оксфорд. Барельеф был памятником выпускнику Университетского колледжа и широко признанному гению, который в 1786 году опубликовал основополагающий текст, определяющий протоиндоевропейский язык как язык-предшественник, связывающий латынь, санскрит и греческий. Сейчас он был, пожалуй, самым известным переводчиком на континенте, если не считать его племянника, недавно окончившего университет Стерлинга Джонса.
«Это сэр Уильям Джонс». Изображенная на фризе сцена несколько обескуражила Робина. Джонс сидел за письменным столом, скрестив одну ногу над другой, а три фигуры, которые явно должны были быть индийцами, покорно сидели перед ним на полу, как дети, получающие урок.
Биллингс выглядел гордым. «Все верно. Здесь он переводит сборник индусских законов, а на полу сидят несколько браминов, которые ему помогают. Мы, я думаю, единственный колледж, стены которого украшают индийцы. Но у Университета всегда была особая связь с колониями.* А эти головы тигров, как вы знаете, являются эмблемой Бенгалии».
«Почему только у него есть стол?» спросил Рами. «Почему брамины на полу?»
«Ну, я полагаю, индусы предпочитают именно так», — сказал Биллингс. Им нравится сидеть со скрещенными ногами, видите ли, потому что они находят это более удобным».
«Очень познавательно, — сказал Рами. Я никогда не знал».
Воскресный вечер они провели в глубинах книжных шкафов Бодлиана. При регистрации им выдали список литературы, но оба, столкнувшись с внезапно нахлынувшей свободой, отложили его до последнего момента. По выходным Бодлиан должен был закрываться в 20.00. Они добрались до его дверей в 7.45 вечера, но упоминание об Институте перевода, похоже, имело огромную силу, поскольку, когда Рами объяснил, что им нужно, клерки сказали, что они могут оставаться допоздна сколько угодно. Двери будут разблокированы для ночного персонала, и они смогут уйти в любое удобное для них время.
Когда они выбрались из стопок с тяжелыми книгами в ранцах и глазами, которые болели от мельчайших шрифтов, солнце уже давно село. Ночью луна вместе с уличными фонарями освещала город слабым, потусторонним свечением. Булыжники под ногами казались дорогами, ведущими в разные века и обратно. Это мог быть Оксфорд времен Реформации или Оксфорд Средневековья. Они двигались в безвременном пространстве, разделяемом призраками ученых прошлого.
Путь обратно в колледж занял менее пяти минут, но они обошли Брод-стрит, чтобы продлить свою прогулку. Это был первый раз, когда они гуляли так поздно; им хотелось насладиться ночным городом. Они шли молча, не решаясь нарушить чары.
