Все четверо исчезли.
Нет, исчезли — это не совсем то слово. У Робина не было слов для этого; это было потерянное в переводе понятие, которое ни китайцы, ни англичане не могли полностью описать. Они существовали, но не в человеческом обличье. Это были не просто существа, которых нельзя было увидеть. Они вообще не были существами. Они были бесформенными. Они дрейфовали, расширялись; они были воздухом, кирпичными стенами, булыжниками. Робин не осознавал своего тела, где кончается он сам и начинается брус — он был серебром, камнями, ночью.
Холодный страх пронзил его разум. Что, если я не смогу вернуться?
Через несколько секунд в конце улицы появился констебль. Робин перевел дыхание и сжал прут так сильно, что по руке пробежала боль.
Констебль смотрел прямо на него, прищурившись, не видя ничего, кроме темноты.
Их здесь нет, — крикнул он через плечо. Попробуйте поискать их наверху, в Парксе...
Его голос затих, и он устремился прочь.
Робин уронил прут. Он не мог удержать его в руках; он уже почти не осознавал его присутствия. Он не столько разжал пальцы, сколько с силой оттолкнул прут, пытаясь отделить свою сущность от серебра.
Это сработало. Воры вновь материализовались в ночи.
Поторопитесь», — призывал другой человек, юноша с бледными светлыми волосами. Засунь это в свои рубашки и давай оставим этот сундук».
«Мы не можем просто оставить его», — сказала женщина. Они проследят».
«Тогда собирайте вещи, давайте».
Все трое начали собирать серебряные слитки с земли. Робин на мгновение замешкался, его руки неловко болтались по бокам. Затем он наклонился, чтобы помочь им.
Абсурдность происходящего еще не дошла до него. Он смутно понимал, что все происходящее должно быть очень незаконным. Эти молодые люди не могут быть связаны с Оксфордом, Бодлианом или Институтом перевода, иначе они не стали бы бродить по городу в полночь, одетые в черное и скрывающиеся от полиции.
Правильным и очевидным поступком было бы поднять тревогу.
Но почему-то помощь казалась единственным вариантом. Он не подвергал сомнению эту логику, а просто действовал. Это было похоже на погружение в сон, на спектакль, где он уже знал свои реплики, хотя все остальное было загадкой. Это была иллюзия со своей внутренней логикой, и по какой-то причине, которую он не мог назвать, он не хотел ее нарушать.
Наконец все серебряные слитки были засунуты в карманы и запихнуты за ворот рубашки. Робин отдал те, что подобрал, своему двойнику. Их пальцы соприкоснулись, и Робин почувствовал холодок.
Пойдемте, — сказал блондин.
Но никто из них не двинулся с места. Все они смотрели на Робина, явно не зная, что с ним делать.
Что, если он... — начала женщина.
«Он не сделает этого», — твердо сказал двойник Робина. «А ты?
Конечно, нет, — прошептала Робин.
Блондин выглядел неубежденным. «Было бы проще просто...»
«Нет. Не в этот раз.» Двойник Робина некоторое время смотрел на Робин сверху вниз, затем, казалось, пришел к решению. Ты ведь переводчик, не так ли?
«Да», — вздохнул Робин. «Да, я только что приехал сюда».
Витой Корень», — сказал его двойник. «Найди меня там».
Женщина и блондин обменялись взглядами. Женщина открыла рот, чтобы возразить, сделала паузу, а затем закрыла его.
Хорошо, — сказал блондин. «Теперь пойдем».
«Подождите», — отчаянно сказала Робин. Кто — когда...
Но воры перешли на бег.
Они были поразительно быстры. Через несколько секунд улица была пуста. Они не оставили никаких следов, что когда-либо были здесь — они подобрали все до последнего слитка и даже убежали с разбитыми обломками сундука. Они могли быть призраками. Робин мог представить себе всю эту встречу, и мир выглядел бы совсем иначе.
Рами еще не спал, когда вернулся Робин. Он открыл дверь на первый стук.
Спасибо, — сказал он, взяв блокнот.
Конечно.
Они стояли и молча смотрели друг на друга.
Не было никаких сомнений в том, что произошло. Их обоих потрясло внезапное осознание того, что им не место в этом месте, что, несмотря на их принадлежность к Институту перевода, несмотря на их мантии и притязания, их телам небезопасно находиться на улице. Они были людьми в Оксфорде; они не были людьми Оксфорда. Но огромность этого знания была настолько разрушительной, такой злобной противоположностью трем золотым дням, которыми они слепо наслаждались, что ни один из них не смог сказать об этом вслух.
И они никогда не скажут этого вслух. Слишком больно было думать о правде. Гораздо проще было притворяться; продолжать крутить фантазию до тех пор, пока это было возможно.
Что ж, — неуверенно произнесла Робин, — спокойной ночи.
Рами кивнул и, не говоря ни слова, закрыл дверь.
Глава четвертая
И рассеял их Господь оттуда по лицу всей земли, и они оставили строить город. Посему и наречено имя ему Вавилон, потому что там Господь смешал язык всей земли; и оттуда рассеял их Господь по лицу всей земли».
Бытие 11:8-9, Пересмотренная стандартная версия
Сон казался невозможным. Робин продолжал видеть лицо своего двойника, плывущее в темноте. Неужели ему, усталому и измученному, все это привиделось? Но уличные фонари светили так ярко, а черты его двойника — его страх, его паника — были так резко вытравлены в его памяти. Он знал, что это не было проекцией. Это было не совсем то же самое, что смотреть в зеркало, где все его черты отражались в обратную сторону, — ложное представление того, что видел мир, но внутреннее признание одинаковости. Все, что было на лице этого человека, было и на его лице.
Поэтому ли он помог ему? Какая-то инстинктивная симпатия?
Он только начинал осознавать тяжесть своих поступков. Он украл из университета. Это был тест? В Оксфорде практиковались странные ритуалы. Прошел он его или нет? Или на следующее утро констебли постучат в его дверь и попросят его уйти?
Но меня не могут прогнать, подумал он. Я только что приехал. Внезапно прелести Оксфорда — тепло постели, запах новых книг и новой одежды — заставили его сжаться от дискомфорта, потому что теперь он мог думать только о том, как скоро он может все это потерять. Он ворочался на мокрых от пота простынях, представляя себе все более и более подробные картины того, как пройдет утро: как констебли вытащат его из постели, как свяжут ему запястья и потащат в тюрьму, как профессор Лавелл строго попросит Робина никогда больше не связываться ни с ним, ни с миссис Пайпер.
Наконец он заснул от усталости. Он проснулся от настойчивого стука в дверь.
«Что ты делаешь? потребовал Рами. «Ты даже не помылся?»
Робин уставился на него. «Что происходит?
«Сегодня утро понедельника, болван». Рами уже был одет в черную мантию, в руках у него была шапочка. Мы должны быть в башне через двадцать минут.
Они успели вовремя, но с трудом; они наполовину бежали по зелени площади к институту, мантии развевались на ветру, когда колокола прозвонили девять.
На зеленой площадке их ждали два стройных юноши — вторая половина их группы, предположил Робин. Один из них был белым, другой — черным.
Привет, — сказал белый, когда они подошли. Вы опоздали.
Робин уставился на нее, пытаясь отдышаться. «Ты девушка».
Это был шок. Робин и Рами выросли в стерильной, изолированной среде, вдали от девочек своего возраста. Женское начало было идеей, существовавшей в теории, предметом романов или редким явлением, которое можно было увидеть мельком на другой стороне улицы. Лучшее описание женщин, которое Робин знал, содержалось в трактате миссис Сары Эллис, который он однажды пролистал,* и который называл девочек «нежными, обидчивыми, деликатными и пассивно приветливыми». В понимании Робина, девушки были загадочными субъектами, наделенными не богатой внутренней жизнью, а качествами, которые делали их потусторонними, непостижимыми, а возможно, и вовсе не людьми.
