Я тут же насторожилась, пытаясь сообразить, что вообще это значит. Он же не…
– Мы не родичи, хотя и очень близки друг другу, – развеял Хорхе мои сомнения. – Йен был моим учеником; эта связь была навязана нам, если так можно выразиться, правящей верхушкой Запретного Сада, чтобы уязвить нас обоих.
«Только они просчитались», – оскалился Йен.
От него прямо веяло самодовольством – видимо, объятия любимого учителя оказались целительными для самооценки. Может, вернёмся назад, я тоже кого-нибудь обниму – тётю Гэбриэллу, например, или какую-нибудь заблудшую душу? Души, как выяснилось, очень приятные – тактильно. Мне не повредит, а то стресс на стрессе и стрессом погоняет…
– У меня есть вино, и весьма неплохое, – улыбнулся Хорхе и снова взял меня за руку, увлекая вглубь дома. – Но к нему мы перейдём немного позже, если вы не возражаете, Урсула. Сперва я хотел бы поговорить.
О, да. Я как бы тоже не возражала, ибо вопросов накопилось – с небольшую гору, всего-то до самого неба.
«Я не сумел тебя удовлетворить? Ка-ак неловко…»
Заткнись. Вот просто заткнись хотя бы ненадолго, мне надо определиться с приоритетами… гм… приоритеты…
– Почему Йена преследуют? – прямо спросила я. – Нет, конечно, он конченый нарцисс с болтливым ртом, но за это не убивают.
– В Запретном Саду убивают и из-за меньшего, – возразил Хорхе с несколько мечтательной улыбкой. – Но не давать покоя врагу и после смерти – действительно, дурной тон. Насколько я понимаю, Йен не рассказывал вам вообще ничего?
– Ну, кое-что о маяках и лантернах…
– О, узнаю своего мальчика. Углубиться в академические дебри и начисто упустить из виду основы – очень в его духе.
Хозяин дома посторонился у двери, пропуская меня в комнату, одновременно похожую на винный погреб, гостиную и архив. Здесь было сухо, прохладно, пахло горячим вином и пыльным деревом; полы, выстланные полированными досками, слегка поскрипывали под ногами, древняя каменная кладка стен стыдливо пряталась за гобеленами цвета сепии и стеллажами, доверху заваленными книгами, стопками желтоватой бумаги и прочим живописным старьём. Два медных светильника висели над конторкой, почти невидимой под мелко исписанными листами, и ещё один – над сдвинутыми бочками в углу, заменяющими обеденный стол, вокруг которых сгрудилось несколько кресел. В одно из них, больше похожее на неудобный трон средневековых королей, только устланный шкурами, Хорхе и усадил меня, и как-то так само собой получилось, что тяжеленный рюкзак переместился под ноги, на коленях материализовалась пёстрая шерстяная шаль, а в руках – кружка с дымящимся глинтвейном.
И только тогда я осознала, как чертовски вымоталась.
– Потерпите, Урсула, – мягко попросил всепонимающий Хорхе, устраиваясь в кресле напротив, по-спартански жёстком, без всяких там шкур и подушек. – Разговор нужен и вам, и мне, и вы это знаете.
– Да, – с трудом подавила я зевок. – Основы. Без них никуда.
Он, кажется, задумался; затем пригубил из своей кружки – больше моей вдвое, кстати – и негромко произнёс:
– Что ж, начнём с главного. Как вы думаете, Урсула, каковы три цели, к которым стремится каждый чародей?
– Понятия не имею, – честно призналась я. – Мне до вчерашнего дня и в чародеев-то поверить было сложно.
– Хотя бы предположите, – улыбнулся он искушающе. – Вы ведь наверняка много читали, а сказки не всегда лгут.
– Ну… – я всерьёз задумалась. Йен подозрительно помалкивал, не помогая, но и не сбивая с мысли. – Деньги, власть… не знаю, может, вечная молодость?
Улыбка Хорхе угасла, а взгляд его потемнел.
– Верно – точнее, почти верно. Первая ступень, цель для самых юных и неопытных – богатство. И тысячу лет назад, и сейчас золото означает определённую степень свободы. Можно обустроить лабораторию, обезопасить дом, купить помощников или материалы. Но если достичь процветания несложно любому сколько-нибудь талантливому чародею, то следующий шаг уже гораздо сложнее. И все богатства мира тут не помогут, ибо нельзя купить время.
– Второй этап – бессмертие? – предположила я. – И вы, похоже, благополучно преодолели этот рубеж.
Хорхе покачал головой.
– Разве что в какой-то степени… Но я – исключение. Цветам необходимо солнце, и в Запретном Саду – тоже, а дети ночи обречены на скитания во мраке.
Я наконец пригубила вино; оно было густое, как сироп или кисель, и от него щипало язык.
– Красивая метафора.
– Если её расшифровать, то получится не так уж красиво, – вздохнул он. – Чародеев отличает в первую очередь живой, неутомимый ум – и способность постоянно учиться новому. А вампиры в большинстве своём, увы, звери, подчинённые низменным инстинктам. Вечный голод приводит рассудок в сумрачное состояние, ни о каком учении и речи не идёт – тут бы не позабыть человеческую речь. Грамотность среди вампиров – редкость, – он приласкал взглядом корешки книг на полках. – Если вернуться к языку метафор, то детям ночи столь же сложно овладеть чарами, как безрукому калеке – стать художником.
Немного подумав, я забралась в кресло с ногами; так оказалось даже лучше, сквозняк не доставал. По моим расчётам, вино должно было уже ударить в голову, но разум оставался подозрительно ясным.
– Ну, чудеса случаются. Был же композитор, который продолжил писать музыку, даже когда оглох.
Хорхе опустил глаза.
– Да, чудо… – откликнулся он еле слышно. – Я стал вампиром в восемьсот тридцать четвёртом году. Мне тогда было уже за шестьдесят – глубокая старость по тем временам; моя возлюбленная жена давно скончалась. Мне, впрочем, грех было сетовать на судьбу: феодал, покровитель Лос Кампос, приблизил меня, содержал и оснащал лабораторию всем необходимым, и к тому же позволил перевезти в замок мою вдовую дочь со взрослыми уже детьми. Не по доброте душевной, конечно – он питал пристрастие к диковинкам и редкостям. Алхимия влекла его. Но равно он интересовался и звездочётами, и предсказателями, и цирковыми уродцами. Это его и сгубило – однажды ему продали «дикарку», которая оказалась вовсе не человеком.
Я слишком резко отхлебнула вина, и зубы лязгнули о кружку.
– Она была вампиршей?
Хорхе кивнул.
– Клетка и кандалы сдерживали её недолго, а когда она вырвалась… Не стану утомлять вас подробностями, Урсула, тем более что к делу это не относится, – оборвал он себя. – Хотя события той ночи, не скрою, до сих пор стоят у меня перед глазами, и крики звенят в ушах… Я был одним из немногих, кто дожил до рассвета, хотя и обнаружил в себе ужасающие перемены. После долгой жизни, проведённой в усердном познании тайн бытия, мой разум стал стремительно угасать; восходящее солнце точно выжигало его, вселяло панику, а вместе с тем – неутолимый голод. Пожалуй, на том моя история могла бы закончиться. Я бы забился в тёмную нору, переждал день, а затем бежал на другой край земли… но я не смог. Не мог, потому что слышал, как под развалинами замка стонут, кашляют, воют от ужаса живые люди, чуял сквозь дым и чад свежую кровь – свою родную кровь. Где-то там была моя дочь, моё потомство. Я укутался в плащ, надвинул пониже капюшон и вышел на свет – разбирать завалы. Больше было некому, Урсула; кто не погиб – тот ушёл как можно дальше, спасаясь. Через два дня я понял, что мои близкие мертвы, но не прекратил свою бесплодную работу, словно что-то давало мне силы… А когда разгорелся третий закат, я достал из-под обломков ребёнка. Мальчика. Он нуждался в помощи, и некому было оказать её, кроме меня. Я оставил его подле себя и вырастил; мы скитались от города к городу, нигде не могли осесть надолго. Я больше узнавал о вампирах, искал средство излечиться или хотя бы замедлить деградацию ума, читал все книги, которые мог найти… Возмужав, мой воспитанник полюбил всем сердцем молодую женщину, ткачиху, и остался в её доме. Я же продолжил странствия и изыскания, покуда не добрался до Запретного Сада – и лишь там осознал, насколько отличаюсь от других. И от людей, и от вампиров, и от чародеев… Для первых я был чудовищем. Для вторых – предателем рода. Для третьих – слишком слабым, чтобы меня принимать во внимание. Однако у меня было одно преимущество: неограниченное время. – Он прикрыл глаза, точно погружаясь в воспоминания. – Пока смерть настигала моих насмешников одного за другим, я жил, век от века становясь сильнее. Но, поверьте, Урсула, мой способ подходит только для меня. Многие чародеи пытались повторить этот путь, но не преуспел ни один.
