— Почему ты вернула кольцо? — Иттан сделал новый глоток, с наслаждением потянулся, когда тепло пробежало по горлу и осело внизу живота.
— Что за допрос? — Тая поджала губы. — Не надейся, совесть меня не замучила.
— Я вообще сомневаюсь в наличии у тебя совести. И всё-таки, почему? Неужели испугалась моих слов?
Она выхватила флягу и впилась в неё как в бутылку с водой в зной.
— Да сдались мне твои угрозы. Тот мужчина, ну, в отглаженной рубашке…
— Регс, — подсказал Иттан.
— Наверное. — Тая почесала кончик носа. — Он опасен, я нутром чую, с ним лучше не связываться. И я подумала, что, отдав кольцо, отработаю как-нибудь свою ошибку и получу свободу. Кто ж знал, что ты такой законопослушный мальчик.
Иттан развел руками.
— Каким уродился.
— Забыли. Покажи свою светящуюся штуку, — попросила Тая, облизываясь.
Щелчок пальцами, и светлячок заплясал перед самым её носом. Тая провела над ним, принюхалась — словно звереныш, а не девушка — и покрутила головой. Вылитый крысеныш. Иттан в детстве любил играть с придомовыми мышами, тощими и маленькими, безобидными, но такими доверчивыми. Они, не знающие о людском коварстве, сами шли в руки, если там лежал кусочек сыра. Водили носиками, и усики их умильно шевелились. Маменька, когда увидала сына в обнимку с мышью, завизжала и приказала вытравить их. После Иттан долго ещё находил маленькие тельца, скрюченные, с глазами-бусинами, в которых застыло непонимание.
— Везет тебе. — Тая попыталась схватить светлячок, но тот улизнул. — Живешь в огроменном доме, сам маг, вон какие штуки пускаешь, а я, кроме скрипки, ни с чем совладать не умею.
— Как же? — притворно изумился Иттан. — А твои поразительные навыки щипачества?
— А, это… мелочи, — Тая зарделась. — Слушай, извини меня.
Она примирительно протянула ладошку, хрупкую и маленькую, словно кукольную.
— И ты — меня. — Рукопожатие вышло слабым, очень уж страшно было переломать эту ладошку надвое. — Чем ты не угодила тому герою-любовнику?
— Он предложил свою защиту, и я, наивная курица, решила, что это жест доброй воли. Ага, конечно. За добрую волю обычно берут двойную плату.
Тая развалилась на постели, раскинув руки-ноги и становясь совершенно беззащитной.
— Больше он тебя не обидит. Даю клятву.
Иттан ощутил себя ответственным за эту маленькую, тощую девицу с языком острым точно лезвие. Пока они в гарнизоне, глупо цапаться — эти стены давят, а с кем-то, с кем есть общее прошлое, не так тоскливо. Потому, если придется, Иттан защитит свою личную воровку — по крайней мере, если она сама не будет нарываться.
— Не верю я твоим клятвами, белобрысый, — беззлобно буркнула «осчастливленная» обещанием и оттого особо благодарная Тая.
— А мне плевать. Ложись спать, — Иттан похлопал по заиндевевшему покрывалу.
Тая спорить не стала — уснула, обнимая недоеденный кусок мяса. Дыхание её было тихим и осторожным, словно девушка боялась спугнуть кого-то. Или, наоборот, разозлить.
Крепкий алкоголь, первый за долгое время, плавил мозги. И размышлять над чем-то важным — а зачем оно?
Её волосы пахли миндалем. Иттан подумал, как, должно быть, странно пахнуть тем, чего, наверное, никогда в жизни не пробовала. Внезапно ему до помешательства захотелось купить ей миндаля, а ещё почему-то шоколада.
Новое чувство было странным и нелепым. Они — не враги, но и не друзья. Просто два существа, попавших в передрягу. Вынужденных прибиться друг к другу, чтобы изгнать одиночество. Разве товарищам по несчастью покупают шоколад?
И всё-таки миндальный запах дурманил разум, а потому казался пьяному Иттану невероятно вкусным.
Притягательным.
Важным.
Даже необходимым.
Тая.
Она улизнула из-под теплого мужского бока (когда холод пробирает до костей, хорош любой бок, пусть даже принадлежащий недругу) с рассветом, под первый луч солнца, что проник к клетушку. В дверях обернулась, смерила спящего Иттана пристальным взглядом — какое нелепое имечко, будто икота пробрала! — от которого мужчина заворочался, и, тряхнув волосами, выскочила наружу.
Неужели полоса невезения кончилась? За прошедший месяц на долю Таи выпало столько всего, словно боги, отвернув свои прекрасные лики, обнажили перед ней громадные обрюзгшие зады.
…В гарнизон, что стоял на пригорке, Тая прибыла вчера поздним вечером вместе с остальными добровольцами. Всего тех набралось на три телеги: никому не нужных, но не растерявших желания бороться крепко сложенных мужчин — других не брали — да с десяток женщин, взятых на обслуживание солдат. Добровольцам — всем, кроме Таи, — сулили крышу над головой, пищу и деньги. Негусто, но всяко лучше, чем вечная голодуха, от которой сводит живот.
Распределение заняло несколько минут:
— Направление! — требовал служивый, что обходил новоприбывших. Он забирал лист бумаги, бегло смотрел на него и оглашал: — В лучники! — или: — В защитники! — или: — В резерв!
Но около Таи он остановился, оглядел придирчиво.
— Возраст?
— Четырнадцать, — привычно ответила Тая.
— Охота тебе жить в свое удовольствие? Одежки менять, шоколад лопать, а, малютка?
— Кто ж откажется, — подбоченилась она, уже догадываясь, куда её направят.
— Мужиков не боишься? Не брезгливая часом?
— Нет.
— Вижу, направление твое бессрочное. — Служивый ткнул ногтем в бумажку. — Но если пять лет отработаешь в Доме утех, выпустим тебя на волю. Согласна?
— Да.
— Хорошо, — сказал служивый с одобрением. — В Доме утех таких красавец как ты всегда примут. Завтра пообщайся с тамошним управляющим.
Кто-то из стоящих в шеренге гоготнул, но Тая только пожала плечами. Спать с мужчинами — не худшее, тем более если за это сулят свободу. В конце концов, последние четыре года именно этим она и занимается, пускай мужчина у неё всего один.
Зато какой.
По суровой невозмутимости Кейбла Тая даже соскучилась.
На первое время её поселили в женском бараке в настолько длинной комнате с рядами узких кроватей, что конец той виднелся в десятках метров от входа. Здесь жили женщины, обслуживающие крепость: кухарки и поломойки, швеи. Света, даримого лучинами, расставленными у кроватей, не хватало, впрочем, Тае не привыкать к потемкам, от которых болели глаза. В Затопленном городе случались деньки, когда и лучин не было — жили наощупь.
Некоторые кровати пустовали, но по вещам, уложенным на табуретках у изголовья, Тая понимала — здесь кто-то есть. Где-то спали женщины, укутавшись в одеяла. Она нашла первую свободную табуретку, сложила на неё выданное мыло и комплект одежды размера этак на четыре больше положенного.
