Ознакомительная версия.
— Давайте, давайте! — кричал господин Боббер, приплясывая от восторга. — Вы только поглядите! Ай да подарочек для Ведьмарки! Похоже, власти ее каюк пришел!
— О чем вы говорите, господин Боббер? — спросил Питер, с трудом переводя дыхание, потому что они всей гурьбой уже карабкались по крутому склону наверх.
— Да ведь я же говорил уже, — отвечал господин Боббер. — Ведь из-за этой колдуньи у нас всегда зима, а Рождества нет и нет? Говорил я это или не говорил? А теперь поглядите-ка!
Тут они влезли на обрыв — и увидели. Они увидели сани, в санях — упряжку северных оленей, на оленях — сбрую с бубенцами. Однако эти олени были куда крупнее Ведьмаркиных и не белой масти, а потемнее. В санях же сидел… Кто? Вы бы тоже узнали его с первого взгляда. Он, знаете, такой большой-большой, в ярко-красной (цвета ягоды падуба) шубе с капюшоном, отороченным белым мехом; борода у него тоже белая и ниспадает на грудь этаким пенистым водопадом. Неужели же вы не узнали Рождественского Деда? Хотя наяву увидеть его, да и других, о ком у нас идет речь, можно лишь в Нарнии. Зато в нашем мире — в мире по сию сторону зеркальной двери гардероба — их очень часто изображают на разных картинках и рассказывают про них всяческие истории. Однако быть в Нарнии и видеть все своими глазами — совсем другое дело. На праздничных открытках в нашем мире Рождественского Деда порой рисуют этаким забавным и развеселым. Но здесь, в Нарнии, он предстал пред нашими героями совсем иным. Он был такой большой, такой радостный, такой настоящий, что они даже несколько смутились. И в то же время ощутили веселье, веселье особенное — возвышенное.
— Вот я и прибыл, — пробасил Рождественский Дед. — Долго, долго ставила она препоны на моем пути сюда, но я прибыл. Эслан близко. Ведьмаркино заклятье слабеет.
От звуков этого голоса сердце Люси затрепетало радостью — такой, знаете, какая бывает в минуты безмолвно торжественные.
— А теперь, — сказал Рождественский Дед, — время раздавать подарки. Для вас, госпожа Боббер, у меня найдется новейшая замечательная швейная машинка. Я завезу ее к вам, это мне по дороге.
— Не извольте беспокоиться, сударь, — и бобриха сделала книксен. — Потому как там все заперто.
— Для меня нет замков и запоров, — отвечал Дед, — А что касается вас, господин Боббер, то, вернувшись домой, вы найдете вашу запруду достроенной и подправленной; подтекать она больше не будет, зато будет новый водосброс.
Господин Боббер от восторга раскрыл рот до ушей, но ни слова не смог вымолвить.
— Питер, сын Адама! — кликнул Дед.
— Я! — откликнулся Питер.
— Вот твои дары, это вещи — настоящие, не игрушечные. Очень может быть, они тебе скоро понадобятся. Владей ими с честью, — с этими словами он вручил Питеру щит и меч.
Щит был с гербом: на серебряном поле красный Лев цвета спелой земляники, стоящий на задних лапах. Рукоять меча была золоченая, сам меч — в ножнах, а ножны на перевязи; был тот меч и размером, и весом как раз для Питера. И он принял эти дары безмолвно и торжественно, ибо сердцем чуял: такие дары — не шутка.
— Сьюзен, дочерь Евы! — кликнул Рождественский Дед. — А это — тебе, — и он вручил ей лук и колчан, полный стрел, а в придачу рожок из слоновой кости.
— Лук используй в последней крайности, — молвил Дед, — а в битве биться я тебе не велю. Этот лук бьет без промаха. А рожок — протруби в него, и услышат тебя, где бы ты ни была, и придут на помощь.
И в последний, третий раз кликнул он:
— Люси, дочерь Евы!
И Люси отозвалась. Он подал ей небольшой пузырек, как будто стеклянный (те, кто видел его, говорили потом, что флакончик-то был из цельного алмаза), и кинжальчик.
— В пузырьке, — сказал Дед, — настой из сока огонь-цветов, что растут в горах на солнце. Если ты или кто из твоих друзей будет ранен, хватит капли для исцеления. А кинжал тебе для обороны, не иначе как только в последней крайности. И ты тоже в битву не ходи.
— Почему? — сказала Люси. — Я… я не знаю… но, мне кажется, я не струшу.
— Не в том дело, — ответил Дед, — Ничего нет безобразнее тех сражений, в которых участвуют женщины. А теперь, — и вдруг важность с него как рукой сняло, — у меня есть еще кое-что для вас всех! — В руках у Деда появился большой круглый поднос (надо полагать, подарки он выуживал из большого мешка за спиной, хотя как он это делал, еще никто не видел), на подносе пять чашек с блюдцами, сахарница с пиленым сахаром, сливочник со сливками и огромный пузатый чайник, который шипел и плевался кипятком из носика. Тут Дед выкрикнул:
— С Рождеством вас всех! Да здравствуют истинные короли! — взмахнул кнутом, и вмиг сам Рождественский Дед, и олени его, и сани исчезли из глаз, словно их и не было.
Питер хотел было вынуть меч из ножен, показать господину Бобберу, но бобриха не дала:
— Погодите, успеете! Вы там будете разговоры разговаривать, а чаек-то простынет. Ох уж эти мне мужики! Лучше мне помогите отнести поднос вниз, будем завтракать. Слава богу, я позаботилась — прихватила с собой хлебный нож.
Они спустились по откосу назад, к пещере; господин Боббер нарезал хлеба и ветчины для бутербродов, госпожа Боббер налила всем чаю, и пошел у них пир горой. Только недолго он длился. Очень скоро бобр сказал:
— Ну, пора нам дальше топать.
А тем временем удача отвернулась от Эдмунда. Гном ушел запрягать сани, и Эдмунд решил, что вот теперь колдунья приласкает его, как это было в их прошлую встречу. Однако Ведьмарка молчала. Ждал он, ждал, а потом, набравшись храбрости, пискнул:
— Ваше величество, будьте добры, мне бы только кусочек рахат-лукума. Ведь вы… вы обещали…
— Помолчи, болван! — рявкнула королева, но тут же как будто спохватилась и проговорила, размышляя вслух: — Нет, так не годится. Эта нахальная тварь чего доброго не выдержит дороги, — и хлопнула в ладоши.
Немедленно явился новый гном.
— Принеси человеческому выродку еды и питья, — приказала Ведьмарка.
Гном исчез и вернулся с железной кружкой и такой же миской: в кружке была вода, а в миске — ломоть черствого хлеба. Поставив все это на пол, он прохихикал с гнусной ухмылкой:
— Рахат-лукум для маленького принца. Хи! Хи! Хи!
— Убери это, — обиделся Эдмунд. — Я не желаю черствого хлеба.
Но колдунья так на него глянула, и лицо у нее было такое страшное, что Эдмунд, недолго думая, стал извиняться, а потом вгрызся в черствую краюху, которую не то что проглотить, разжевать было трудно.
— Скажи спасибо и на этом, — сказала колдунья. — Не скоро ты вновь отведаешь хлеба.
Ознакомительная версия.
