Павел ставил датчик на живот и видел в чреве очередную малую тварюшку – в чем-то подобную человеку, и в то же время разительно от человека отличающуюся. Каждый плод нес в себе признаки не то чтобы уродства, но своеобразного совершенства. Того, чего недоставало людям. Того, что люди выдумали в древних сказках и прилепили к человеческому телу. Зародыши с рогами, копытами, крыльями, рыбьими хвостами и телячьими головами. Сатиры, кентавры, минотавры, гарпии, сирены, горгоны. Все эти твари, неизвестно кем помещенные в матки обычных женщин, живо реагировали на то, что доктор Мятликов увидел и узнал их. Размахивали конечностями, виляли хвостами и, конечно, улыбались. «Ми мас продинис! – слышал Павел от каждого из неродившихся. – Ми мас продинис!» Конвейер без начала и конца, сопровождающийся бесконечно повторяемой фразой. «Ми мас продинис! Ми мас продинис! Ми мас продинис!»
Павел не знал греческого языка. Но почему-то понимал, что означают эти слова.
«Не выдавай нас!» – вот что они говорили.
Не выдавай? Кому не выдавай? Людям? Но ведь люди и так не увидят. Лиэй уже пришел в этот мир, вырвался из живота красивой человеческой девушки, убив ее при этом, и снова исчез из реальности. Побежал, звонко цокая копытцами, по своим делам, в свою рощу. Эти, звероподобные, что собирались прийти вслед за ним, должно быть, находились под защитой Лиэя. Лиэй застит глаза людям, обманет их так, как умеет только он. О чем этим существам беспокоиться?
Вдруг что-то случилось. Павел только что закончил обследование очередной беременной, разглядел в ее чреве эмбрион с человеческим торсом, орлиными крыльями и куриными ногами: пришло время подвозить новое тело. Конвейер загудел сильнее обычного, прополз сантиметров двадцать, дернулся и остановился.
Все? Работа закончена? Его, доктора Мятликова, отпустят? Дадут ему оторваться от осточертевшего экрана, подняться с маленького крутящегося табурета, размять затекшие ноги, закрыть воспаленные глаза и очутиться в благословенной бесчувственной темноте?
Нет, нет. Он все так же сидел, приклеенный к табурету, и не мог сделать ни единого неразрешенного движения. Между тем с беременной, затормозившей справа от него, происходили изменения. По брюху ее, растянутому телом маленького чудовища, прошли волны сокращений. Беременная вскрикнула, лицо ее мертвенно побледнело и перекосилось от боли, глаза заметались под закрытыми веками. Внизу, над самым лоном, кожа выпятилась бугорком, острый коготь прорезался из живота, проткнул его, выплеснув струйку крови. Беременная кричала уже во весь голос, корчилась на спине, но проснуться не могла. Может и к лучшему – ужасно очухаться и обнаружить, что тварь, сидящая изнутри, вскрывает твое чрево длинным кривым когтем как консервным ножом.
Павел, обалдело откры в рот, смотрел на происходящее и не мог оторваться. Кровавая щель раскрывалась снизу вверх, из нее изливались воды, окрашенные в ярко-алый цвет, текли по ленте конвейера и каплями падали на пол. Коготь добрался почти до грудины и исчез. Рана широко раздвинулась, на свет показалась окровавленная головка младенца – почти человеческая, только вот ушки чересчур острые, а волосы длинноваты для новорожденного – мокрые космы, слепленные в сосульки, доставали до плеч маленькой гарпии.
Гарпия. Павел не сомневался, что видит именно ее. Ручки твари выпростались на поверхность, уперлись и с неожиданной силой потянули наружу туловище: крылышки, растущие из спины – с недоразвитыми, облепленными слизью перьями, и, наконец, ножки, подобающие скорее бройлеру с птицефабрики, чем человеку.
Через пять минут все было закончено – беременная издала последний слабый всхлип и умерла, гарпия острыми зубками перегрызла пуповину и уселась на груди мертвой матери, плотоядно поглядывая на Павла. Спереди и сзади на конвейере происходило то же самое – уродцы покидали тела своих плодоносительниц, вспарывая и разрывая их самым безжалостным образом. Воздух наполнился тошнотворной вонью.
– И что дальше? – дрожащим голосом спросил Павел. – Вот ты, маленькая кровожадная дрянь, можешь мне ответить – что?
– Ми мас продинис! – взвизгнула гарпия.
* * *
Утро следующего дня утонуло в вязком тумане полубеспамятства. Павел с трудом понимал, что делает. Словно лунатик, он отсидел полчаса на врачебной конференции, пришел в кабинет, вскипятил чаю, выпил его и принялся смотреть больных… И вдруг обнаружил, что стоит перед зав. патологоанатомическим отделением Яшиным Ф.Л. и смотрит на него взглядом, отягощенным должной долей скорби по усопшему.
– Нет, нет, – скрипучим басом произнес Яшин, продолжая разговор, начало которого куда-то улетучилось. – Откладывать вскрытие Дрыгачева нельзя. Существуют нормативы, Павел Михайлович, и сейчас нет повода их нарушать. Да и что даст вам эта отсрочка? Чем раньше узнаем причину смерти, тем вам же спокойнее будет.
– Ну ладно, Федор Лукич, – смирился Павел. – Вскрывайте сейчас. Только я тоже буду присутствовать на вскрытии.
– А вы-то зачем? – Яшин удивленно округлил глаза. – Думаете, это что-то изменит? Тем более, он ваш родственник. Думаете, это легко – видеть, как вскрывают тело близкого вам человека?
– Очень нужно, Федор Лукич! – Павел просительно приложил руку к сердцу. – Там были некоторые нюансы в диагнозе… Нужно уточнить. Очень вас прошу.
– Хм… – Яшин покачал головой, затеребил длинную седую бороду. – Тридцать пять лет работаю в больнице, но, честно говоря, в первый раз ко мне обращаются с такой странной просьбой – присутствовать на вскрытии родственника. Что ж, особых причин отказывать не вижу. Присутствуйте, если хотите. Дурно вам не станет?
– Не станет, – заверил Мятликов.
– Тогда подходите в морг к одиннадцати часам.
* * *
– Ну вот, собственно говоря, и все, – произнес Яшин, снимая фартук и стягивая перчатки. – Отправим ткани на морфологию, но, думаю, расхождения нашего диагноза с клиническим не будет. Тумор орбиты, метастазы в мозг. Ну и сердечишко, конечно, у пациента было основательно изношено – тоже своего добавило. И печень цирротическая – пил ваш родственник, похоже, в свое время основательно…
– Дайте мне глаз, – сказал Павел.
Прямо так и сказал. Без обходных маневров.
– Какой глаз?
– Его. Дрыгачева глаз. Левый.
– Возьмите, – Федор Лукич показал пальцем на эмалированный поднос, в котором лежало круглое яблочко. – Пакет дать?
– Буду премного благодарен.
Яшин протянул Павлу целлофановый пакетик с застежкой – такие используют следователи для сбора улик. Павел осторожно дотронулся пальцами до глаза Экзофтальмика. До того самого, больного. Извлеченный из тела мертвого хозяина, глаз мало чем отличался от обычного анатомического препарата – желтоватый кругляш с блекло-голубым пятном радужки спереди. Гладкий, блестящий, словно опухоль не задела его. И странно теплый, будто живой.
