Ознакомительная версия.
Оружие Счастливцев носил только табельное. Что было само по себе странно. Любой оперативник с улиц обычно имеет на кармане левый ствол. На задержании, если что-то пойдет не так, стреляет из левого ствола. Ему же потом еще и благодарность выпишут за то, что обезвредил опасного преступника. А из табельного сделай выстрел на поражение – проблем не оберешься, затаскают по кабинетам… Его и таскали периодически, после очередного подвига со стрельбой и трупами.
Однажды брали вооруженную банду в Мытищах. Преступников обложили в небольшом двухэтажном доме. Осознав, что им никуда не деться, бандиты открыли огонь. Местные милиционеры прятались за деревьями, опасаясь получить пулю. Нельзя сказать, что они ничего не предпринимали – каждые пять минут один из них выкрикивал в мегафон призывы сдаться. Ситуация осложнялась тем, что у бандитов имелся ручной пулемет и гранаты. К тому же, они время от времени постреливали из обрезов. А рядом возвышался многоэтажный жилой массив. Не дай бог шальная пуля залетит в окно.
Счастливцев, едва вылез из милицейского газика, расчехлил табельный «Макаров» и двинулся к дому. Напрасно ему кричали: «Стой! Куда, дурья башка?! Тебя же сейчас положат!» Он пер на цель, как легкий танк на позиции врага. Под шквальным огнем вошел в подъезд. В результате, на нем – ни единой царапины. А бандиты мертвы – все, как один. Четыре выстрела. Ни одного мимо цели. Три пули легли в головы. Одна – в сердце…
– Тебя, сынок, бог бережет, – сказал полковник Воронин, вешая на грудь подчиненного блестящую медальку. – Спасибо за службу.
– Служу отечеству и закону, – проговорил Счастливцев невыразительно. Награда его не впечатлила. К орденам и регалиям он относился без лишнего пиетета, как и полагается скромному труженику органов внутренних дел и сумасшедшему.
Я имел дело с личностью необыкновенной, наделенной нездравым рассудком, зато с повышенной тягой к справедливости, с юношеским максимализмом желающей переделать мир. В чем-то я ему даже завидовал. Внутри меня прочно укрепилось зло, а он в свои годы – а ему уже было ближе к сорока, если верить источникам – оставался беспримерным романтиком, валил преступников, и знал, что делает правое дело. Я же пестовал в себе алчность, вместо морального удовлетворения копил материальные ценности и чувствовал все большую внутреннюю маету – давил груз грехов и невозможность от них избавиться.
В тот период времени я не сомневался, что легко справлюсь с этой задачей. После того, как убедился, с кем имею дело, возникла и личная заинтересованность в исполнении заказа. Это уже не просто убийство. Это поединок. Кто кого. Я должен проявить всю степень мастерства.
Проанализировав свои чувства, я сделал вывод: я хочу убить его еще и потому, что он может жить в ладах со своей совестью, не преступая уголовный кодекс и внутренний закон.
Вот тогда я испугался. Я понял, что моя мотивация изменилась. Раньше я убивал людей исключительно затем, чтобы пополнить свой банковский счет. Теперь же деньги перестали главенствовать – я шел убивать, потому что меня раздражал «вечный» мент. Похоже, у меня окончательно съехала крыша. Одно дело убивать за деньги и совсем другое – по идейным соображением или ради удовольствия. Так поступают не наемные убийцы, а маньяки.
«Может, забыть об этом странном деле, – размышлял я, – вернуть деньги заказчикам. Я слишком ненавижу объект. А между тем, почти его не знаю. В этом деле есть какая-то странность».
Нечто неуловимое все время беспокоило меня. Словно я в чем-то просчитался. И расплата за ошибку неминуема. Но забыть об Андрее Счастливцеве я уже не мог. Меня обуревала жажда, во что бы то ни стало убить его. Только тогда, почему-то казалось мне, мир вернется в привычные очертания, исчезнут галлюцинации, и я смогу жить, как прежде. В этом стремлении пролить кровь поборника справедливости была маниакальная одержимость, сродни той, что питала «вечного мента» в его борьбе с преступностью. Ко всему прочему я слышал непрерывный ядовитый шепот: «Убей его… убей… погаси светоч справедливости». А может, мне только казалось, что я его слышу.
Судебный чертог
7519 год от Сотворения Мира
Если вы неожиданно умерли, то с большим удивлением обнаруживаете, что со смертью бытие не кончается. Сознание схлопывается в черную точку. И некоторое время ничего не происходит. Вас просто нет. Но потом разум, лишенный бренной оболочки, оживает для новой жизни.
Реальность прояснилась. Василий Харитонович Жмуль захлопал глазами. Перед ним еще некоторое время стелился белесый туман, но затем пелена рассеялась, и умерший увидел толпы людей, укутанных в белые простыни. Все они следовали в неизвестном направлении. Некоторые шли сами. Других поддерживали под руки крылатые и рогатые существа. Жмуль и опомниться не успел, как его тоже подхватили и повлекли куда-то вместе с остальными. Обернулся налево – увидел страшную харю, острый подбородок, черные лохмы. Обернулся направо – встретился взглядом с чистым лицом юношей с чертами приятными, как у девушки. Василий Харитонович сразу решил, что вопросы будет задавать только этому привлекательному молодому человеку. А на патлатого постарается не обращать внимания. Тем более что были подозрения, с кем имеет дело.
– Где я? – спросил он юношу.
Тот немедленно откликнулся, словно ждал вопроса.
– Судебный чертог.
– А за ним низвержение! – хрипло возвестили слева. – На вечные муки. А мне – медаль на грудь!
– Это мы еще посмотрим! – возразил юноша и ласково обратился к Василию Харитоновичу: – Не бойтесь. Все через это проходят.
– Судебный чертог? – переспросил умерший. – А судьи кто? – При жизни он был преподавателем литературы в вузе, и монолог Чацкого знал едва ли не наизусть. Теперь классическая формулировка очень кстати всплыла из памяти.
– Хорошие судьи… – поведал юноша. – Справедливые.
– Хорошие, – согласилась страшная харя. – Но судят строго. И отнюдь не по совести. По делам земным. Осуждают на вечные муки.
– За что же меня судить?.. Я же ничего плохого не сделал.
– Еще как сделал! – возразил рогатый.
Жмуль осекся. Он вдруг вспомнил отчетливо, как стрелой боли ударило сердце. Сдавило грудь, сбилось дыхание. И сразу понял по знакомым симптомам – пятый инфаркт. Пятый – значит последний. Хотя были такие, кто выживал и после седьмого. Но про себя он знал, пятый не переживет. И не пережил.
Ему вдруг стало страшно. Василия Харитоновича пугали все эти люди в белых простынях на манер греческих тог. Все эти полуобнаженные растерянные люди. Ведь они… мертвецы. И он в толпе мертвецов бредет на скорбный суд.
Ознакомительная версия.
