— есть у нас такой термин — до тех пор, пока не вернется Ее светлость. А так как приедет она не раньше, чем через две-три недели, сам понимаешь, какая тонкая, деликатная работа меня ждет.
—Послушай, — с фальшивой веселостью заявил Лафайет. — Почему бы тебе просто не забыть обо мне, пока Ее светлость не вернется? Тогда ты сможешь разрисовать меня красками и сделать парочку рубцов из воска…
—Как тебе не стыдно! — сурово перебил его добист. — Будем считать, я ничего не слышал. Позволь я себе такой обман, меня немедленно выгнали бы из гильдии.
—Давай договоримся, — предложил Лафайет. — Если ты дашь честное слово никому не говорить, то и я не скажу.
—Эх, заманчиво, но… нет. — Добист поворошил угли, поворачивая докрасна раскаленный железный прут. — Ничего не могу сказать, это ты неплохо придумал, но я не имею права нарушать традиций. Дело чести.
Он поднял прут, критически осмотрел его, лизнул палец и слегка дотронулся до железа. Послышалось громкое шипение.
—В самый раз. Если тебе не трудно, разденься до пояса. Можно начинать.
—О, я не тороплюсь, — быстро сказал Лафайет, отступая к задней стене камеры и лихорадочно ощупывая каменную кладку за спиной.
«Один-единственный расшатанный камень, — взмолился он. — А за ним — ма-аленький потайной ход…»
—Честно говоря, я уже отстал от графика. Что ты скажешь, если мы потихоньку начнем с эпидермы и постепенно перейдем к нервным центрам? А потом сделаем перерыв на ужин. Да, кстати, забыл спросить, тебе нужен паек? Всего полтора доллара за салат с цыпленком и пирожок с вареньем.
—Спасибо, не надо. Во-первых, я провожу лечебное голодание, а во-вторых, сижу на диете. Разве я не говорил, что нахожусь под наблюдением врача? И в особенности мне противопоказан шок. Так что…
—Если б от меня зависело, я бы накормил тебя бесплатно, по-американски, но…
—Что ты знаешь об Америке? — вскричал Лафайет.
—Кто не знает Луиджи Американо, рубаху-парня, главного поставщика яиц. Жаль, конечно, что герцог у нас скряга…
—Я все слышу, Стонруб, — прогремел вибрирующий баритон.
Высокий мускулистый мужчина с одутловатым лицом, зачесанными назад гладкими седыми волосами и в очках в тонкой золотой оправе стоял в дверях у дальней стены. На нем были желтые вельветовые джинсы, кожаные туфли с закругленными носами, кружевная рубашка и короткий, отороченный горностаем плащ. На пальцах сверкали кольца с драгоценными камнями. Лафайет уставился на неге, потеряв дар речи.
—Привет, Ваша светлость, — спокойно сказал палач. — Кушайте на здоровье. Сами знаете, я не шепчусь за вашей спиной, режу правду-матку прямо в глаза.
—Когда-нибудь ты зайдешь слишком далеко, — буркнул герцог. — Оставь нас. Мне надо поговорить с заключенным.
—Ваша светлость! Это нечестно! Мой стержень номер четыре только-только нагрелся до рабочей температуры!
—Как ты думаешь, я смогу здесь сидеть, если будет пахнуть горелым?
—Гм-мм.. верно.
Стонруб швырнул прут на жаровню, с сожалением глядя на O'Лири.
—Прости, друг. Я не виноват.
Седовласый, прищурившись, смотрел на Лафайета в упор, и как только дверь за добистом закрылась, подошел к решетке.
—Итак, это все-таки вы, — резко сказал он и умолк, нахмурившись. — В чем дело? Что вы на меня уставились?
—Н-н-никодим? — прошептал O'Лири.
—Если это пароль, я его не знаю, — сурово ответил герцог.
—Вы… не Никодим? Не инспектор Централи? Вы не можете позвонить, чтобы меня быстренько отправили обратно на Артезию?
Родольфо возмущенно посмотрел на Лафайета.
—Прекратите издеваться надо мной, Ланцелот! Сначала вы врываетесь в мой кабинет и устраиваете скандал, затем удираете из моей самой надежной тюрьмы на глазах моей самой неподкупной стражи. После этого вы, не скрываясь, появляетесь на пристани, прямо-таки напрашиваясь на арест. Затем вы опять удираете и появляетесь в третий раз, приставая к одной леди — не будем называть ее имени — у ворот моего дворца. Очень хорошо, может, я немного упрям, но мне кажется, я вас понял: вы хотите мне что-то сказать.
—Да? — слабым голосом произнес Лафайет. — О, да… значит, вы поняли?
—Я вас слушаю.
—Вы… меня? Герцог нахмурился.
—Значит, ты решил меня шантажировать? Ничего у тебя не выйдет. Валяй, исчезай снова, развлекайся! Но не жди, что я приползу на коленях, умоляя сообщить сведения о леди Андрагорре…
Последнюю фразу он закончил вопросительным тоном и посмотрел на Лафайета тоскливым взглядом.
—Леди Андрагорре? — пробормотал O'Лири. — Сведения?..
Герцог вздохнул.
—Хорошо. Допускаю, я вел себя некорректно и готов признать ошибку. Я был неправ, Ланцелот. Хотя вряд ли ты можешь упрекнуть меня, если вспомнишь историю с тухлым яйцом и бутылкой чернил! И тем не менее, я согласен помириться. Я даже извинюсь, хотя это против моих правил. Теперь ты согласен поговорить со мной, как джентльмен с джентльменом?
—Э-э-э— давайте мириться, — ответил Лафайет, лихорадочно думая, как бы чего не ляпнуть. — Но камера для пыток — неподходящее место для дружеской беседы.
Герцог хмыкнул и, секунду подумав, громко позвал Стонруба.
—Проследи, чтобы этого дворянина освободили, помыли, накормили, одели, согласно его положению в обществе, и привели в мои апартаменты через полчаса, — приказал он и, бросив на Лафайета угрожающий взгляд, добавил: — И никаких исчезновений, Ланцелот.
—Ну вот, подфартило, — философски заметил Стонруб, глядя в спину герцога, закрывающего за собой дверь. — Жаль, не успел показать тебе несколько славных приемов, но все равно, приятно было познакомиться. До встречи, друг.
—Спасибо, — сказал Лафайет. — Послушай, Стонруб, что ты знаешь о леди Андрагорре?
—Не больше других. Она — самая богатая и самая красивая леди на всем Меланже, а страсть герцога к ней горит как огонь в Чикаго.
—Ты слышал о чикагском пожаре?
—Конечно. Пивнушка. Сгорела на прошлой неделе. А что?
—Ладно, неважно. Ты говоришь?..
—Увы! Его светлости никогда не удается близко познакомиться с Ее светлостью.
—Почему?
Стонруб ухмыльнулся и игриво ткнул Лафайета локтем в бок.
—Потому что у нее есть другой. Это все знают.
—Другой?
O'Лири почувствовал, что его сердце подпрыгнуло до горла, ушло в пятки и вернулось на прежнее место.
Стонруб понизил голос до шепота:
—Герцог Родольфо ничего не знает, но он играет вторую скрипку после одного мошенника по имени Лоренцо Долговязый, или Ланцелот Счастливчик — точно не помню, как его зовут.
—Лоренцо Долговязый? — прохрипел O'Лири, морщась от боли и глядя, как добист снимает с него колодки.
