— Все предусмотрено, — сказал по этому поводу Гримнир и гулко закашлялся.
Исангард смотрел на него, улыбаясь.
— Чудак ты, Гримнир, — сказал он. — А чей это дом?
— Да так… — неопределенно отозвался Гримнир. — В принципе, ничей. Когда-то здесь был мужской дом одного племени. Знаешь, миленькая привычка издеваться над молодыми парнями, прежде чем принять их в воинский союз…
Исангард кивнул. Гримнир, прищурившись, присмотрелся к нему.
— Да что я, — спохватился он, — ты ведь воин, тебе-то это известно лучше, чем мне.
— Я не состою в воинском союзе, — спокойно сказал Исангард. — Когда мне было четырнадцать лет, я не выдержал испытания и не был посвящен в таинства.
Я чуть с нар не рухнул, когда это услышал. Четыре года мы бродим с ним по свету, и он ни разу, ни словом, ни мыслью об этом не обмолвился. Ведь это позор для мужчины из их племени — не выдержать каких-то там испытаний.
Гримнир нахмурился.
— И после этого ты посмел называть себя воином?
Исангард подложил в огонь еще одно полено. Ему было совершенно безразлично, что о нем подумают.
— В Аш-Шахба никого не интересовало, есть ли у меня ритуальные шрамы,
— сказал он. — Тем более, что там я заработал себе другие.
— И ты взял в руки меч, священное оружие? — Гримнир все не мог успокоиться. Усы его встопорщились. — Самозванец! Мальчишка! Тебе еще повезло, что твой меч не возмутился против тебя…
Исангард улыбнулся своей щербатой улыбкой.
— Кем бы я ни был, — сказал он, — этот меч принадлежит только мне…
Он вытащил Атвейг из ножен и осторожно провел пальцем вдоль острия. Тихий ласковый голос прозвучал в ответ, как еле слышное, далекое пение женского голоса. На усатой физиономии Гримнира отчетливо проступила зависть.
— Где ты взял это чудо? — спросил он жадно, и я видел, как он изо всех сил старается не вцепиться в Атвейг, чтобы не выдать своего восхищения безукоризненностью ее формы.
— Мне подарила его одна женщина, — сказал Исангард. — Еще там, на Восточном Берегу. Убери-ка лапы, дружище. В этом мече и — моя жизнь и моя свобода. Тебе лучше не трогать его.
Гримнир, раздосадованный, отодвинулся.
— Ты не можешь считаться воином, — мрачно заявил он. — Раз ты не прошел таинства посвящения, великий Один ничего не знает о тебе.
Исангард пожал плечами.
— А какое это имеет значение?
— Ну — как… Один следит за судьбой своих детей… Помогает им в битвах, не оставляет после смерти…
— Я не сын великого Одина, — равнодушно сказал Исангард. — Я сам по себе. Никто, кроме Атвейг, не помогает мне в битвах.
— А после смерти? — не унимался Гримнир, но ответа не получил.
Я злорадствовал. Проняло-таки тебя, дылда. Вот какой он, мой Исангард, человек сам по себе.
— А ты, Гримнир, служишь кому-то? — неожиданно спросил Исангард.
Гримнир поперхнулся.
— Вообще-то, сам себе, — брякнул он вполне искренне. — Но и всему человечеству отчасти тоже. Знаешь что, здесь, под нарами, был бочонок с медом. Ты ведь голоден, Исангард?
Конечно, он был голоден, что за вопрос. И лопать мед он любит куда больше, чем рассуждать о богах.
Я объелся накануне меда, и наутро у меня поднялась температура. Лежа на нарах, я слушал, как Гримнир переругивается с Исангардом, и каждое их слово болезненно резало мне слух. Наверное, я здорово заболел, подумал я в ужасе, а как же чудовище? Я не допущу, чтобы этот человек отправился на подвиг без меня. В конце концов, я ведь тоже что-нибудь значу, верно?
Они обсуждали, может ли тот, кто не выдержал какое-то там дурацкое испытание, считаться героем и совершать подвиги.
— Я тебя и спрашивать не буду, — говорил Исангард.
— Тебе же хуже, пойми, — гудел Гримнир басом. — Вот сейчас этот змей тебя убьет. Так?
— Так, — равнодушно соглашался Исангард.
— И куда ты попадешь?
Исангард неожиданно заинтересовался.
— И куда я, по-твоему, попаду?
— В хель! — с мрачным торжеством объявил Гримнир.
— Да-а?
Я услышал в голосе моего друга насмешку и порадовался. Надо же, какой несгибаемый. Его каким-то хелем пугают, а ему хоть бы что. Знай наших.
— Хель, мой юный неопытный друг, это мрачное-мрачное подземное царство, где нет ни надежды, ни новой жизни. Одно сплошное зловоние, отчаяние и гниль. Понял?
У нас это называется зиндан, подумал я в полубреду. Надо же, как профессионально запугивает.
— Если бы ты был посвящен в таинства, ты бы знал, — продолжал Гримнир, — что храбрым воинам — ВОИНАМ — уготована вальгалла. Это совершенно иное дело. Там все время пьют, едят, убивают друг друга и развлекаются с женщинами.
— Едят — это хорошо, — задумчиво сказал Исангард. — Кстати, Гримнир, а хлеба у тебя тут нет?
Гримнир с досадой хлопнул себя ладонью по колену.
— Ты пойми, — шумно вздохнул он, — ты мне нравишься. И мне обидно, что тебя ждет такой конец. Обидно! Почему ты, например, не признаешь великого Одина?
— Как это — не признаю? — удивился Исангард. — Один — вполне приличный бог, я же ничего не имею против. Я любого бога уважаю, поверь.
— Ты что же, — с подозрением спросил Гримнир, — и восточным божествам поклонялся?
— Особо не поклонялся, но когда встречал — кланялся. Шея не отвалится.
Гримнир гнул свое:
— Ты северянин, ты должен в своих богов верить, а чужих игнорировать.
— Извини, но ты слабо себе это представляешь. Боги не спрашивают, веришь ты в них или нет. Они живут в своих владениях и требуют почтительности. Вот попаду во владения Одина — буду почитать Одина.
— Считай, что ты в них уже попал.
— Ну и что теперь?
— А то, что ты самозванец, и никакой ты не воин, и змея тебе не убить, как бы ты ни старался. А после смерти тебя ждет хель.
— Очень страшно, Гримнир.
— Безумец! — взревел Гримнир, но Исангарда так просто не пронять.
— Не ори, — сказал он злобно. — Разбудишь мне Коду. Он, по-моему, заболел. Пускай спит, не хочу брать его с собой.
— Я не сплю, — хрипло произнес я из-за печки.
— Ну вот, — сказал Исангард, и по его голосу я понял, что он расстроился.
А дальше началось безобразие. Исангард хотел, чтобы я остался дома с Гримниром и Имлах и никуда не ходил, а лежал бы на соломе и всячески берег себя. Но я устроил ему форменный скандал. Я протестовал, кричал о дискриминации, моргал глазами и мотал ушами, визжал, разбрызгивая слезы, и колотил его кулаками по груди. В конце концов, это возымело действие. Он взял меня за руки, сильно стиснул их и велел заткнуться. Когда у него делается такое лицо, то поверьте мне, лучше послушаться. Я сразу замолчал, и только слезы продолжали бежать из моих глаз. Исангард выдержал паузу, потом отпустил мои руки и повернулся ко мне спиной. Я благодарно шмыгнул и поклялся про себя, что буду молчать всю дорогу и вообще стану очень сдержанным.
