— Дейлан Молот? Вы хотите сказать, что Дейлан Молот все еще жив? Сумма Всех Людей? Спустя шестнадцать веков?
— Я хочу сказать, что, возможно, он все еще жив, — ответил Биннесман и задумчиво покачал головой. — Хотя яс исключено, что я ошибаюсь. До сих пор я никому об этом не рассказывал. Может, не стоило рассказывать и тебе.
— Почему?
— Он не производил впечатления счастливого человека. Если у него есть тайны, пусть они и останутся при нем.
— А оно существует вообще — счастье?
— Да, в конечном счете я верю, что существует, — ответил Биннесман. — Именно это и должно быть целью нашего существования — жить в мире и радости.
Габорн задумался над его словами.
— Может, я не прав, собираясь в войне с Радж Ахтеном использовать его же тактику? Может, не стоит бороться с ним вообще?
— Бороться с ним очень опасно. Не только для тебя — для всего мира. Я бы только радовался, если бы вы с ним были заодно. Но он выступает против, и не мое дело учить тебя, стоит с ним бороться или нет. Твоя задача — сохранить род человеческий, отделив «злаки» от «плевел». Тебе решать, кого спасти, кого отбросить в сторону. И ты уже начал выполнять эту свою задачу, — он взмахнул рукой в сторону поместья, где Боринсон и Миррима готовили обед.
Ничего себе задача, с содроганием подумал Габорн — научиться каким-то непонятным образом определять ценность людей, спасать одних, а других отбрасывать за ненадобностью. Это потребует неустанной работы души и постоянного, напряженного обдумывания. Но даже и эти титанические усилия не гарантируют, что он добьется успеха.
— А что Иом?
— Хорошая женщина, по-моему, — ответил Биннесман. — Она чувствует силу, улавливает даже ее самое тонкое, неуловимое воздействие — лучше, чем ты или я. Она будет очень полезна.
— Я люблю ее, — признался Габорн.
— Тогда почему ты здесь?
— Нужно дать ей время побыть одной, оплакать свою потерю. Кроме того, я очень опасаюсь, что се люди могут взбунтоваться, если она отнесется ко мне благосклонно. Они не примут меня.
— Ее люди волнуют меня несравненно меньше, чем она сама. Неужели ты думаешь, что ей и в самом деле хочется сейчас быть в одиночестве, без тебя? Или, по-твоему, она не любит тебя?
— Она любит меня, — ответил Габорн.
— Тогда отправляйся к ней и поскорее. Раздели се печаль. У того, кто имеет возможность поделиться своей болью, раны заживают быстрее.
— Я… Наверно, это неразумно. Нет, не сейчас. И, наверно, не скоро. Потом.
— Я говорил с ней всего час назад, — сказал Биннесман. — Она спрашивала о тебе. У нее есть какая-то настоятельная проблема, которую она хотела бы обсудить с тобой. Сегодня вечером.
Габорн внимательно и удивленно посмотрел в лицо чародею. Отправиться к Иом прямо сейчас — это казалось безумием, учитывая настрой ее людей в отношении Габорна. И все же, если она спрашивала о нем, наверно, у нее имеются для этого серьезные основания. Им есть что обсудить. Ей понадобятся деньги на восстановление замка. Да и вообще — Дом Сильварреста сейчас нуждается и в кредитах, и в людях…
Он, конечно, поможет ей всем, что в его силах.
— Все правильно, — сказал Габорн. — Я увижусь с ней.
— На закате. Не оставляй ее одну после захода солнца. Слова Биннесмана улучшили настроение Габорна. В самом деле, рассудил он, какой смысл иметь в советниках чародея и не прислушиваться к его советам?
Однако покинуть поместье до заката у него не получилось. Понадобилось время, чтобы нагреть немного воды, выкупаться, втереть в волосы лаванду и начистить доспехи мягкими листьями ягнячьего уха; Габорну хотелось предстать перед Иом в приличном виде.
К вечеру небо полностью очистилось от облаков, воздух заметно потеплел, почти как если бы сейчас стояло позднее лето. В воздухе ощущались сильные запахи травы и дубовой коры.
Боринсон и Миррима остались в поместье.
Габорна сопровождали в Лонгмот лишь его Хроно и Биннесман. Там, несмотря на сумерки, продолжали трудиться тысячи людей — вывозили припасы из замка, хоронили мертвых. С дальнего севера прискакали и другие воины — восемь тысяч рыцарей из замка Дерри во главе с герцогом Мардоном, они прибыли неожиданно по вызову Гровермана.
Габорн добрался до лагеря, и охранник, по виду настроенный довольно дружелюбно, проводил его к Иом.
Согласно Гередонским обычаям, мертвых следовало предать земле до заката того дня, когда они скончались. Однако на холмах вокруг Лонгмота лежало столько погибших лордов и рыцарей, что короля Сильварреста еще не успели похоронить. И короля Ордина тоже; может быть, в знак уважения, чтобы потом предать земле обоих королей вместе, а может быть, потому, что люди не хотели хоронить чужого короля в своей земле.
Слишком много людей хотели попрощаться с погибшими, тела которых были снесены в специально установленные палатки.
Когда Габорн вошел, Иом все еще оплакивала своего отца. Тела были подготовлены к захоронению и лежали на прекрасных одеялах, постеленных поверх настила из булыжников.
При виде погибших рана в сердце Габорна снова открылась. Он подошел к Иом, сел рядом и взял ее за руку. Она стиснула его пальцы с такой силой, словно от этого прикосновения зависела сама ее жизнь.
Она сидела, опустив голову и глядя перед собой. Габорн не знал, то ли так ей было легче бороться со своей болью, то ли просто она прятала лицо, поскольку сейчас выглядела не более привлекательной, чем какая-нибудь служанка.
Долгие полчаса они сидели рядышком, а солдаты Сильварреста проходили мимо, отдавая последнюю дань уважения своему королю и еле слышно перешептываясь. Многие при виде того, что Габорн так фамильярно держит Иом за руку, бросали на него неодобрительные взгляды, на что Габорн просто не обращал внимания.
Он очень опасался, что эта небольшая, в сущности, победа Радж Ахтена может вбить клин межу двумя народами, которые долгое время относились друг к другу по-дружески.
Во всех низинах вокруг на пространстве около мили в ночи начали разгораться костры. Пришел солдат, принес два факела и установил один над их головами, а другой в ногах погибших королей, но Биннесман велел ему убрать их.
— Они погибли, сражаясь с Пламяплетами, — объяснил он. — Ни к чему, чтобы сейчас огонь горел так близко от них. Света звезд вполне хватит, чтобы разглядеть все, что нужно.
Небо и в самом деле было усыпано звездами, такими же яркими, как огоньки костров.
Такое высказывание в устах Биннесмана показалось Габорну странным. Может, он боялся огня не меньше, чем любил землю. Даже сейчас, несмотря на вечернюю прохладу, он по-прежнему был бос, не желая прерывать контакт с источником своей силы.
