Такангор обернулся и посмотрел на него — безо всякого удивления.
— Вы-то уже обязаны знать, — загадочно заметил он.
— Наверное, граф да Унара тоже знает, — подал голос Юлейн. — Только он не скажет, если не сочтет нужным. Он всегда так, знает и молчит.
— Граф вообще знает все на свете, — сказал Кехертус, явившийся отдышаться и перекинуться парой слов с друзьями после плодотворной и увлекательной схватки с несколькими копейщиками. Теперь копейщики, приобретшие загадочный вид сиамских близнецов, или мифического страшилища со множеством голов, одним туловищем и торчащими из него во все стороны иглами копий, проклинали войну, патриотизм, солдатскую службу и самую прочную в мире паутину, а также громко сочувствовали мухам. Окружающие в сутолоке боя прилипали к их клейкому кокону, и в стремлении вырваться на свободу чувствительно дубасили своих незадачливых коллег, а те пинались в меру оставшихся возможностей и грозили злыми карами, как только распутаются.
— Все знает, — убежденно повторил паук, которому граф накануне помог решить страшный кроссворд в журнале «Многоногий сплетник», подсказав слова «корпулентный» и «гониометрия». А также открыл ему глаза на то, что загадочная гониометрия — это наука о способах измерения углов.
Кехертус, неплохо знакомый с самими углами и даже использовавший некоторые из них, чтобы прикрепить паутину, впервые услышал, что углам посвящена отдельная научная дисциплина, и теперь смотрел на графа, как на пророка, отчего дядя Гигапонт сильно ревновал.
Паук придирчиво изучил паутинные ложа и принялся подправлять их — он не мог сидеть без дела, даже когда отдыхал.
— Ну, положим, знает он не все, — пробурчал главный бурмасингер, которого изрядно помяли пару тифантийских латников, и который в связи с этим несколько растерял пиетет по отношению к непосредственному начальству. — Как быть с самой памятью, которая не сотрется из памяти? — требовательно спросил он.
— Вы же видите, я занят, — нервно сказал да Унара. — Как только освобожусь, сразу же стану думать…
Господин Фафут окинул поле боя опытным взглядом: издалека казалось, что туча саранчи упала на цветущий луг, покрыв его плотной шевелящейся массой.
— Когда вы еще освободитесь, — вздохнул он. — Тут работы непочатый край.
— Милорд Такангор ждет от врага, а вы как полагаете, граф? — не утерпел Юлейн, свешиваясь из будочки над ковриком «Экспонат руками не трогать».
— Чего же ждет ваше…
Такангор яростно фыркнул.
—…превосходительство?
— Активных действий противника, — сказал Зелг.
— Это самое разумное из всех возможных решений.
Может быть, так думали многие, но только не лорд Саразин.
* * *
Вынужденный подолгу обитать в чужих телах, чаще всего — смертных, хрупких и уязвимых — лорд Саразин, несмотря на все свое непомерное могущество, немного отстал от жизни. Строя грандиозные планы, он, в отличие от Такангора, пренебрегал такими важными источниками информации, как журнал «Мир рогаликов», «Всенародный бряцатель» или «Всегда в седле». Не говоря уже о том, что он ни разу не изучал от корки до корки годовую подшивку «Красного зрачка» или «Траво-Ядных новостей». Веками и тысячелетиями накапливая опыт в магических сражениях, выискивая редкостные заклинания и изучая их в мрачной тишине заброшенных склепов, он забывал прочесть, что пишут в сегодняшнем выпуске «Королевского паникера», «Громком голосе Аздака» или солидной амарифской газете «Быбрыкым», которая поставляла своим подписчикам исключительно проверенные новости. В общем, узкий у него был кругозор.
Про узкий кругозор лорд Саразин только что узнал от Бургежи, который взахлеб строчил очередную заметку, оккупировав для этой цели огромный тифантийский барабан, который обычно посылал в битву стройные полки закованных в броню тяжелых пехотинцев. Попытки воспользоваться барабаном по назначению эльфофилин пресекал на корню, и пресекал сурово. Одного барабанщика хватил когтями по руке, на второго зашипел, третьего обещал прописать в газете. Все трое отступили, потому что полководцы и короли — это, конечно, тоже серьезно, но о военном корреспонденте Кассарии ходили по Ламарху легенды, а о них ходили только слухи и сплетни. А кто ж в здравом уме станет противиться живой легенде, журналисту, превзошедшему своей харизмой Генсена и Князя Тьмы? Так что мерный рокот исполинского барабана не поддерживал тифантийских воинов в этом великом и страшном сражении; а если кто из тифантийских летописцев написал впоследствии что-нибудь элегическое о том, как стук барабана ненавязчиво вплетался в бурный рев Шунашхе и идеально сочетался с топотом подкованных копыт, образуя грозную и величественную мелодию, так вы ему не верьте — враль он и выдумщик. И в глаза не видел Кахтагарской равнины, и не знает, что там происходило весь этот длинный и невероятно насыщенный событиями день.
Солнце уже совершило более половины своего пути, и его колесница катилась быстрее, нежели того хотелось божеству. Его кони вдыхали морской воздух и ржали, предчувствуя близость моря, где, как говорят,
их господин отдыхает каждую ночь… Говоря простым человеческим языком, было между пятью и шестью вечера
Скаррон, «Комический роман»
А между тем, пока кассарийские оборотни гоняли топорников, амазонки — легкую кавалерию, демоны крали ворота, а Гризольда испепеляла гневным взглядом Батаара и объясняла ему, что он еще «малявка возражать древней замужней полномочной особе на двойном окладе в военное время», наступил полдень.
Таких полудней история знает немного.
Когда солнце в своей пышущей золотым жаром колеснице взлетело… ну, вы знаете, только что читали, — лорд Саразин принял решение. Он воздел руки к этому самому пышущезолотому тысячелучевому огненноликоглазому божеству и выкрикнул древнее заклинание. Бургежа, единственный, кто расслышал все дословно, воспроизводить его отказывается, мотивируя тем, что значительное число подписчиков его журнала составляют приличные семейные люди и благовоспитанные одинокие домохозяйки, и он не намерен разоряться из-за пресловутой любви к исторической правде. Опять же следует задуматься и о подрастающем поколении, — утверждал он, — об этих хулиганах и мошенниках, о которых вспоминают всякий раз, когда завистники хотят обвинить конкурента в непрофессионализме. Так что ограничимся простым определением — длинное заклинание на неизвестном, возможно, уже мертвом языке.
То ли природа, то ли Тотис, то ли древние божества, но кто-то из них наверняка, планируя мир, решил, что все должно находиться в строгом равновесии. И с тех пор на всякий яд есть противоядие, на всякое действие — противодействие, на всякого мужчину — женщина, хотя и те, и другие категорически против. Для демонов тоже припасли кое-что особенное.
