— Итак… — Наконец-то, она начала говорить. Через минуту ли, час, день… а может, и вовсе через десятилетия? — На свете этом, на одной забытой пустоши, где мало что росло и еще меньше что жило, стоял небольшой дом из давно уж отсыревших бревен и с покосившейся крышей. Жила в этом домике ведьма — как раз такая, которую так любят описывать в страшных сказках для детей: старая, горбатая, седая, с весьма вздорным нравом — впрочем, её сердце не покрылось чёрной краской жестокости, иначе не подобрала бы она много лет назад новорождённую, подложенную кем-то добрым — или не очень добрым — ей на крыльцо. Чей это был ребёнок, узнать не представлялось возможным — пустынь та была действительно забыта и заброшена, ближайшая деревенька находилась в нескольких километрах. Да и боялись в народе её, ведьму-то: говорили, что и порчу навести может, и мор, и засуху наслать, и дождь… Впрочем, не были уж так негативно настроены, как могло бы показаться — ибо лечила колдунья всё-таки отменно, хоть и ворча, хоть и за плату.
Вот и взяла старуха девочку эту на воспитание, окрестив её Джейн — ибо не было найдено даже никакой записки тогда на крыльце, проливающей свет на прошлое ребёнка и на его имя. Взяла и обучила её тому, что сама знала — врачеванию, в первую очередь, и другому колдовству — кстати, а дар у этой девочки был, и сильный, как выяснилось позднее.
Так и росла Джейн — в бедности, в крайней бедности. Денег у них почти не было — редко кто появлялся в этой треклятой пустоши, и еще реже кто решался заглядывать к старой колдунье. Сам дом держался на одном частном слове — мебели почти не было, не говоря уж о сгнивших досках и протекающей крыше. И о холоде. Жутком, воющем холоде, продувающем не то что тело — душу, до основания, наполняя её только одним чувством — желанием убежать, уйти — и поскорее, прочь, подальше от этого холода — холода, который ломает кости и кромсает плоть.
И — в очередной раз, — набирая грязноватую воду из расположенного в нескольких метрах, а то и километре, старого-престарого колодца, Джейн, сжав зубы, поклялась себе, что наступит тот день, когда она больше не будет знать нужды — ни она, ни её дети — ни нужды, ни холода. А затем, медленно бредя к старому, уже осточертевшему дому, к старухе, от которой всю свою жизнь она не слышала ни одного доброго слова, только ворчливые упрёки, девушка всё больше и больше укреплялась в своём мнении.
Наконец, настал тот день, когда она ушла. Просто ушла. Собрала кое-какие свои пожитки и ушла.
— Что — вот так, просто? — не удержалась Абель. — Даже не попрощавшись со старой колдуньей? Как бы то ни было, в конце концов, та её вырастила, воспитала, обучила…
Женщина, вновь проведя рукой по подолу платья, прикрыла глаза.
— Просто ушла, — бесстрастно повторила она. А затем продолжила: — Она подалась в город — ближайший к пустоши, однако Джейн казалось, что она пробыла в пути целую вечность, а не каких-то пару дней. Прибыв к месту назначения, девушка даже пожалела о принятом столь поспешно решении — ведь у неё не было с собой почти никакой еды и совсем не было денег. Только несколько склянок с лекарствами, сворованными девушкой у старухи, — и она стала продавать эти лекарства.
Королева поморщилась — мало того, что девушка даже не попрощалась со старой колдуньей, так еще и обокрала её. Нет, ей определённо не нравилась эта Джейн.
Ведьма же меж тем продолжала:
— Дела у неё шли плохо — мало кто соглашался покупать лекарства у совершенно незнакомой девушки, прибывшей непонятно откуда, — а если быть до конца честной, покупателей не находилось вообще. И если бы не поистине счастливый случай, не эксклюзивная удача, возможно, Джейн бы ждала лишь только бесславная кончина на улицах города. Но ей повезло. Дело в том, что престарелого графа, живущего в этом городе, представляющего власть короля и собиравшего с его жителей дань, поразила болезнь — да такая, что личный его лекарь лишь разводил руками, не в силах что-либо сделать. И, разумеется, тут же были высланы люди на поиски лекаря, который смог бы помочь — и этим лекарей волей судьбы оказалась наша героиня. Услышав об этой вести на улицах города, девушка тут же приняла решение — она пошла к дому графа.
— И он принял её помощь?
Женщина едва заметно повела плечами и чуть усмехнулась.
— Почему бы и нет? В конце концов, других кандидатур всё равно видно не было, а Джейн клялась и божилась, что знает, как справиться с напастью.
— Джейн спасла графа, — догадалась Абель.
— Именно, — кивнула ведьма. — Ей удалось понять причину этой болезни и излечить её. Нам остаётся сейчас только гадать: правда ли девушка знала, что это была за напасть, или ей что-то открылось в процессе попыток? В любом случае, истина была несомненна, и она заключалась в том, что старый граф был жив и здоров. В качестве награды ей позволено было остаться в богатом доме — сначала в качестве гостьи, а затем в качестве фрейлины жены графского сына. А сын этот, которого, кстати, звали Дитрих… — Колдунья усмехнулась, — высокий, темноволосый, черноглазый, неистовый и яростный по своей сути — и эта суть была тщательно завёрнута в сладкую, податливую обёртку галантности и обходительности… Он был нетерпелив, порой резок, скор на суждения… и верен только одной женщине. Своей жене — доброй, улыбчивой, честной молодой женщине.
— И Джейн влюбилась в него? — Дыхание у Абель перехватило, а рот наполнился странным, чуть ли не горьким привкусом — видно, вестником надвигающейся трагедии. А то, что и эта сказка закончится трагически, молодая королева отчего-то не сомневалась.
Ведьма вновь усмехнулась — в глубине её глаз молодой королеве почудились озорные искорки.
— Да… или ей так казалось. Более того, девушке думалось, что сам Дитрих любит её! Видимо, несколько раз поймав на себе его задумчивый взгляд, брошенный за обеденным столом или в одном из коридоров. И, как и всё, что нам не принадлежит, да и не может принадлежать, молодой граф моментально овладел всеми мыслями юной колдуньи. Она думала о нём, мечтала, чуть ли не отслеживала его появление… Даже когда Джейн читала книгу — даже тогда на месте главного героя ей всегда представлялся именно этот юноша, и никто иной. Разумеется, этот образ преследовал её во снах… и она очень, очень ревновала Дитриха к его собственной жене.
Привкус горечи во рту усилился.
— Джейн казалось, что это она во всём виновата, что это она мешает им быть вместе.
