— По-моему, вы уже довольно долго работаете над своим проектом?
— Простите. — Даника собирает с пола бумаги.
Комендант дружелюбно улыбается и уходит как ни в чем не бывало.
— Это что было?
— Сказала ему, что мы с Сэмом делаем совместный проект, а в общей комнате слишком шумно. Он разрешил, если только мы дверь открытую оставим и будем действительно заниматься.
— Ботаникам все сходит с рук, — добавляет Сэм.
— Вот как сейчас, — ухмыляется девушка.
Я улыбаюсь в ответ. Когда-нибудь нас всех поймают, это точно.
Устал ужасно, но не могу заснуть. После ухода Даники еще раз просмотрел внимательно все документы и теперь снова и снова прокручиваю в голове детали и подробности, пытаясь хоть что-нибудь вспомнить. Верчусь на кровати, пружины громко скрипят. Мне жарко и неудобно, плохо себя чувствую.
Наконец хватаю мобильник и шлю эсэмэску Лиле:
«Спишь?»
А потом замечаю цифры на экране — полчетвертого утра. Взбиваю подушку кулаком и падаю в нее лицом.
Телефон оживает. Перекатываюсь на бок и читаю:
«Кошмары. Не сплю вообще».
Натягивая джинсы, я торопливо печатаю:
«Выбирайся на улицу».
Как же здорово жить на первом этаже: можно просто открыть окно и выпрыгнуть, прямо в кусты. От скрипа деревянной рамы Сэм стонет и ворочается во сне, а потом снова принимается храпеть.
Не знаю, в каком она общежитии, поэтому жду прямо посреди двора.
Все застыло, воздух густой и неподвижный. Все как будто не по-настоящему. Интересно — когда мы поджидали ночью свои жертвы, похоже было? Весь мир словно умер.
Из окна Гилберт-хауса вывешивается веревка. Подхожу поближе. Надо же — Лила закрепила кошку на подоконнике. Значит, протащила ее в Уоллингфорд и все это время прятала у себя в комнате. Ничего себе — молодец!
Девушка спускается и спрыгивает на землю, она босиком и в пижаме. Улыбается, но потом смотрит на меня и сразу становится серьезной.
— В чем дело?
— Пошли, — шепчу я. — Нужно отойти подальше от общежития.
Лила кивает и молча идет за мной следом. Маскировка, хитрости и уловки хорошо знакомы нам обоим. Как и магия, это наша родная стихия.
Выхожу на дорожку к теннисным кортам. Рядом небольшой лесок, а за ним начинаются пригородные дома.
— Ну, и как тебе Уоллингфорд?
— Школа как школа, — пожимает плечами она. — Одна девчонка из моего общежития пригласила меня пройтись по магазинам с ее компанией. Я отказалась. Теперь проходу не дает, обзывает зазнайкой.
— А почему ты?..
Лила неуверенно глядит на меня. У нее в глазах надежда мешается с ужасом.
— А кому какое дело? Что случилось? Почему ты меня вытащил сюда?
На ее синей пижаме нарисованы звезды.
— Да. Я хотел расспросить о том, что мы сделали. Вернее, что я сделал. Ну, убийства…
Смотрю не на нее, а на Уоллингфорд. Просто старые кирпичные здания, а я-то надеялся спрятаться в них от своей же собственной жизни, вот глупый.
— Так ты меня сюда притащил только за этим? — Голос у нее недружелюбный.
— На романтическое свидание я бы девушку повел в другое место, как ты понимаешь.
Лила вздрагивает.
— Я видел кое-какие документы. Знаю имена. Просто скажи — они или нет.
— Хорошо. Но вряд ли тебе от этого станет лучше.
— Антанас Кальвис.
— Да. Ты его превратил.
— Джимми Греко?
— Да, — голос у нее тихий-тихий. — И его.
— Артур Ли.
— Не знаю. Если это и ты — то уже без меня. Но раз первые два имени правильные, то скорее всего — и он тоже.
У меня снова трясутся руки.
— Кассель, в чем дело? Ты же и раньше обо всем знал. Всего лишь имена.
Опускаюсь на мокрую от росы траву. Меня тошнит от отвращения к себе. Хорошо знакомое чувство. Я и раньше ощущал себя чудовищем. Оправдывался, что не знаю подробностей и поэтому могу ни о чем не думать.
— Не знаю, ни в чем, наверное.
Девушка садится рядом и принимается рвать травинки. Потом отбрасывает их в сторону, но влажные стебельки прилипли к ладони. Мы оба без перчаток.
— Почему? Почему я это делал? Баррон мог как угодно исказить мои воспоминания, но что же я такое вспомнил — что превратил их в вещи?
— Не знаю, — безо всякого выражения говорит Лила.
Почти машинально глажу ее по плечу, под пальцами — мягкая ткань пижамы. Как высказать свои чувства? Прости, что братья держали тебя в клетке. Прости, что так долго не мог тебя спасти. Прости, что превратил в кошку. Прости, что сейчас заставляю вспоминать прошлое.
— Не надо.
Моя рука замирает.
— Да, извини, я не подумал.
— Папа хочет, чтобы ты на него работал?
Лила поспешно отодвигается. В ее глазах отражается лунный свет.
— Да, сделал мне предложение на похоронах Филипа.
— Какие-то разборки с семьей Бреннанов, — вздыхает она. — Ему часто приходится теперь заключать сделки на похоронах. Ты согласился?
— Согласился ли я продолжать убивать людей? Не знаю. Наверное, у меня хорошо получается. Приятно же, когда что-то хорошо получается?
В моем голосе горечь, но сожаления маловато. Ужас, который я чувствовал раньше, постепенно меркнет, ему на смену приходит смирение.
— А может, они не умирают после трансформации? Может, это вроде анабиоза.
Я вздрагиваю:
— Тогда еще хуже.
Девушка откидывается назад, ложится на траву и смотрит в звездное небо.
— Как здо́рово, что тут, в деревне, видно звезды.
— Не совсем в деревне. Рядом два города и…
Лила улыбается, и мы вдруг начинаем делать что-то не то. Я нависаю над ней, любуюсь рассыпавшимися по земле серебристыми волосами. Она нервно сглатывает, ее шея изгибается, пальцы вцепляются в траву.
Пытаюсь что-то сказать, но о чем же мы разговаривали? Не помню. Все мысли куда-то испаряются. Рот у девушки полураскрыт, ее голые руки скользят по моему затылку, тянут вниз.
Отчаянным, жадным движением накрываю ее губы своими, и она тихонько стонет. Только чудовище на такое способно, но я ведь и есть чудовище.
Не прерывая поцелуя, прижимаю ее к себе. Глаза закрыты — не хочу смотреть на то, что творю. Обнимаю ее еще крепче. Лила снова стонет.
Вцепилась мне пальцами в волосы, изо всей силы, точно боится, что я сбегу.
— Пожалуйста… — выдыхаю я.
Но мы уже снова целуемся, и невозможно думать ни о чем, кроме ее выгибающегося подо мной тела. Я так и не заканчиваю фразу.
Пожалуйста, не дай мне этого сделать.
Отрываюсь от ее губ, целую впадинку на шее, ощущая во рту вкус пота, вкус земли.
— Кассель, — шепчет Лила.
Сколько раз она называла меня по имени — сотни? Тысячи? Но вот так — никогда.
