— Еще не представляю. Считай, всего лишь хочу познакомиться поближе с таинственными чужаками. Вы-то бок о бок годами живете, а толком о них почти ничего не знаете, верно? Одними слухами питаетесь. А вероятного врага следует изучать в подробностях.
— А если откровенничать с тобой откажутся?
Со стороны поселка к ним, спотыкаясь, подбежал молодой повстанец. Задыхающийся и мычащий, начал тыкать пальцем в темноту, потом выжал из себя.
— Там… в сарае… нашли… там… парнишка…
Шагалан с Джангесом коротко переглянулись и, не сговариваясь, кинулись к домам. Повстанец семенил впереди, поминутно оборачиваясь, хотя дара речи так и не обрел.
Поселок клокотал. Так своевременно забушевавшая метель, похоже, сочла свою миссию выполненной и утихла, превратившись в мягкий снегопад. И сейчас под его пушистые хлопья из окон и дверей летело все: посуда, мебель, утварь, снедь, белье, барахло вперемешку с ценностями. Поселок грабился не просто энергично, но с каким-то неистовым остервенением. Тем остервенением, что, затмевая жадность, ясно свидетельствует о тяжести завоевания. По улочкам вихрился дух не столько разбоя, сколько мести, жажды разрушения, унижения врага. Висел надрывный женский и детский вой. С вещами на дорогу летели выломанные рамы, кое-где во мраке окон уже светились языки пламени. Немногие посмевшие воспротивиться победителям валялись, изрубленные, прямо на проходе. Здесь же размашисто били кого-то по морде, неподалеку драли в очередь заголенную бабу, не замечая под ногами ее ревущего, копошащегося малыша. Самые верные из псов остывали рядом со своими хозяевами, иные же, трусливо озираясь, спешили налакаться их дымящейся крови.
Шагалан шел по улочкам, хмуро наблюдая, как истекает жизнь из поселка, которому он вспорол брюхо. Раздал пару затрещин особо озверевшим ватажникам, но в корне ничего не пресекал. «Это вольная ватага, а не монастырь», — так, кажется, говаривал Сегеш. Приходилось иметь Дело с обычными людьми, полными пороков, страстей и заблуждений. Других не существовало.
— С-сюда… — Провожатый отворил какую-то низкую дверь.
С порога в нос ударил запах хлева и лежалого сена. После истерично голосящей улицы внутри было столь тихо, что почудилось, будто там никого нет. Однако в глубине тотчас блеснул огонь факела, перекрытый множеством спин. Перед прибывшими расступались в гробовом молчании, и Шагалан почувствовал — случилась беда. Раздвинув замешкавшихся повстанцев, он выбрался на свободное пространство. И обмер.
Пустое стойло, крохотный, засыпанный соломой и навозом закуток. С потолочной балки спускались вожжи, а на них висел Йерс. Туго затянутый ремень обвивал запястья мальчишки, ниже белели тоненькие, цыплячьи руки. Безжизненным кулем тело оттягивалось к земле, босые ноги волочились по полу. Голова свешивалась на грудь, на иссеченную в кровь и клочья рубаху. В общем тягостном безмолвии поскрипывали, чуть раскачиваясь, вожжи.
Разведчик шагнул вперед, резанул ножом, подхватив рухнувшего ребенка. Едва коснувшись, понял, что все уже кончено. Недавно, тело не успело окоченеть. Юноша положил его на спину, освободил от ремней, под которыми обнажились кроваво-синие раны. Откинул слипшиеся волосы с закрытых глаз. Лицо паренька оказалось на удивление спокойным, даже ангельски кротким. Пожалуй, столь умиротворенным сорванец Йерс редко бывал при жизни. Шагалан провел пальцами по застывшей коже с чернеющими разводами синяков. Сзади кто-то тяжело вздохнул.
— Забили до смерти, — мрачно произнес Джангес. — Запороли. Видно, под самый штурм… Не стали ни с допросами тянуть, ни с мелонгами делиться. Просто убили. И разве мыслимо щадить после этаких зверей?
— Петля им — незаслуженное милосердие, — буркнули из рядов повстанцев. — Собрать уцелевших в один дом, да и сжечь, ровно чумных. Заразу принято под корень…
— Погодите! — оборвал Шагалан, кончиками пальцев ощупывая шею мальчишки. В них еще гудела недавняя сеча, мешала чувствительности. — Сдается, не ушел пока. Чуть теплится… Ну-ка, тулуп, носилки, воды горячей, живо!
Ватажники обмерли, потом суетливо заворочались, зашумели, боясь поверить в нежданное.
— Не, вряд ли оклемается, — наклонился рядом Джангес. — От холода медленнее угасает всего лишь. Кости, вон, поломаны… Вряд ли…
— Все равно потащим! — Разведчик поднял голову. Никакого яростного пламени мести в его глазах не было, что пугало куда больше. — Наше дело — позаботиться, а уж Творца… Не снизойдут Небеса — хоть умрет среди друзей. Похороним, брат Торен отслужит по-человечески, как…
— Это уже едва ли.
В сарай втиснулся запорошенный снегом Сегеш. Хромая, приблизился к зловещему стойлу, глянул.
— Давно его так? — только и спросил он.
— Похоже, днем, — откликнулся Шагалан.
Атаман вздохнул.
— Теперь понятно, почему переговоры скомкали, ведали, твари, что отдавать-то, по сути, некого. Ну, эта ночь выродкам запомнится.
— Что с Тореном?
— У задних ворот тревога затеялась. Барокары, те, кто имел мужество сопротивляться, смекнули, что оборона рухнула, собрались в кучу и туда. Выбежало десятка два человек с бабами, детьми и стариками. Наших в заслоне пробили сразу. Затем подоспел я с ребятами… Далеко гнали проклятых, и трети не спаслось. А у нас Торен… Схватился отшельник на топорах с каким-то верзилой. Врага одолел, однако и сам… Принесли, говорят, совсем скоро упокоится. Вот подле мальчишки… Пойдемте, может, еще успеете проститься.
Раздвигая хлынувший к Йерсу народ, вожаки направились к дверям. На улице прямо у порога стояли угловатые носилки. Торен лежал на них полуодетый, но с огромным мотком ткани, тянувшимся от плеча к животу. Местами даже через эту нелепую повязку проступали темные расплывающиеся пятна. Отшельник, бледный почти как снег, что падал ему на лицо, неглубоко, часто дышал, задрав бороду к небу. Заметив подошедших, попытался приподняться, один из двух сопровождающих ватажников помог ему.
— Спасли… малыша? — На бескровном лбу от усилия навернулся пот.
Шагалан взял его холодеющую, дрожащую ладонь.
— Спасли, брат.
— Слава… Творцу Всеб… Как он?
Шагалан переглянулся с атаманом, тот мрачно покачал головой.
— Живой, — с трудом вымолвил юноша. — Правда, слаб очень, били крепко. Но-, выкарабкается обязательно. Обоим вам подлечиться, тогда и свидитесь.
— Это не для меня… — Отшельник откинулся на носилки. — Это Йерсу… жить да жить, а… я все… истек… Старался вот… как мог… а все равно… кровью грехи искупать… Хоть за малыша… порадуюсь…
Слова сменились бессвязным хрипом, раненый дернулся в судороге. Повинуясь знаку Сегеша, повстанцы подняли скорбную ношу и двинулись по улице.
