— Неподкупного, Марион! Это самое ценное.
— Хорошо, я заведу тетрадку.
И действительно, Штирдорфер был лишь первым из многих.
Но не всегда все шло так гладко. Как-то раз он пришел к ней под вечер и, отодвинув со стола чайную посуду, открыл перед ней рядом две толстые амбарные книги.
— Это смета расходов на реставрацию Апфельштайна. Вот это официальная, хотя и здесь много вопросов, потому что не могут кровельные работы стоить столько, сколько здесь указано, особенно если в действительности ничего толком не сделано. А вот эту книгу я сумел получить, только пообещав нашему бухгалтеру двадцать четыре часа на то, чтобы он уехал из страны. Здесь указаны реальные расходы. Я предполагал, что все плохо, но не думал, что настолько. И самое главное, этих денег уже не вернуть. Даже если засадить в тюрьму всех, кто имел к этому хоть какое-то касательство. А ведь мне даже не объяснить вам, насколько мне дорог Апфельштайн. И где теперь взять денег на его ремонт, когда все уже по нескольку раз украдено?
— Я знаю хороших и честных плотников. Надо договориться с ними напрямую. Если у вас в семье совсем не осталось денег, то может быть что-то можно продать?
— Я бы нашел. Да к сожалению, я там не хозяин. А мать ни на что не согласится, ей бы только Хольцу в рот смотреть.
За это короткое время принца она уже привыкла видеть всяким — то он являлся бесшабашно веселым, беспечно ироничным и до невозможности элегантным, а то вдруг приходил смертельно усталым после бессонной ночи, небритым, с пропахшими табаком волосами и ворчливым до безобразия. Но всякий раз она радовалась его приходу и каждый раз с нетерпением ждала его, как когда-то в далеком детстве ждала с матерью из леса отца. А ведь мы друг другу даже не родственники, постоянно думала она. И ей казалось странным, что еще недавно этого человека рядом с ней не было.
* * *
И опять это волшебство, будь оно не ладно! Рабочие металлургического завода Варенбурга и деревообрабатывающего предприятия Хольца устроили забастовку. Мало им было столкновения с заводской охраной в поселках, так они устроили в городе демонстрацию, приведя на нее жен и детей. На какую поддержку они рассчитывали? Для потомственных горожан они были чужаками, угрожавшими их благополучию. Городская же беднота, служащие мелких предприятий и работники мануфактур получали гораздо меньше, работая при этом больше. Поэтому на пролетариев они смотрели как на зажравшихся хамов.
Он почти не спал предыдущую ночь, встречался с членами стачечного комитета, уговаривал их не выходить на улицы с семьями, потом пытался договориться с бургомистром, чтобы тот не стягивал народное ополчение, кричал и бил кулаком по столу, твердя, что не позволит привлечь для разгона демонстрации полицию и королевскую гвардию, хотя с ополчением он ничего не мог поделать. Он все сделал, чтобы не допустить столкновения — все, что было в его силах, прекрасно понимая бессмысленность своих действий. И столкновения не произошло. Но совсем не благодаря предпринятым им усилиям. Миловидная белокурая девушка, как сообщала утренняя газета, стояла на городской площади и раздавала митингующим красные гвоздики. Но когда на площадь со всех окружающих ее улиц ворвались ополченцы и нанятые бургомистром конники, толпа побежала и все гвоздики вдруг стали белыми, превратившись в символ лояльности монархии. Кто-то смекалистый затянул государственный гимн, в результате чего всех пришлось отпустить. Задержали только нескольких организаторов, из принципа отказавшихся свернуть красные знамена.
Несколько последующих дней он снова провел в разъездах и беседах, в результате чего сумел договориться о создании специальной комиссии, которая отныне будет рассматривать и улаживать конфликты между собственниками и рабочими. Организаторов демонстрации освободили, часть из них даже удалось включить в состав комиссии. Разобравшись с общественными делами, он решил, не откладывая, обратиться к делам личным. Конечно, никакого имени в статье не было упомянуто, да и обераусцы в целом привыкли к тому, что не следует во всем верить газетам, но все же подобной самодеятельности следовало положить конец.
От Марион он узнал, что спасительница рабочих в настоящее время гостит у родных. Поэтому он доехал в экипаже до Апфельштайна и оттуда уже по лесной дороге поехал верхом без сопровождения, по пути набивая яблоками седельную сумку, в которой лежала свернутая газета. И тут за поворотом дороги он вдруг увидел ее. Она шла ему навстречу решительной походкой, стуча деревянными башмаками, и казалось, ничего и никого не видела вокруг, ведя у себя в голове сосредоточенную беседу. Он спешился, и в этот момент, только сейчас заметив его, метрах в десяти она резко остановилась.
Некоторое время они стояли молча. Он смотрел на ее широко распахнутые от удивления глаза, на ее сомкнутые губы. Видел, как напряженно вцепилась она побелевшими пальцами в подол юбки, видел, как вздымалась от быстрой ходьбы ее грудь… Хватит уже разговоров! — оставив повод, он бросился к ней и, прижав к ближайшему стволу, принялся целовать. Но тут всхрапнула лошадь, они оба прислушались. Она резко оттолкнула его, вывернулась из-под руки и бегом бросилась в лес. Но бежала она не очень быстро, периодически переходя на шаг и постоянно оглядываясь.
Она уводит меня с дороги, — догадался он. Вернулся к лошади, взял ее под узы и поспешил в том же направлении, петляя между стволов и стараясь не терять из виду мелькавшее впереди ее домашнее лесное платье. Ну что ж, погоня, так погоня! Как лесные животные, для которых любовь — это такая игра в охоту.
Она привела его на поляну, где были устроены кормушки для оленей. Когда он огляделся, выйдя из-под деревьев, то увидел ее на противоположной стороне поляны, прижавшейся спиной к сараю, в который складывали привезенное сено. И снова — распахнутые глаза, сжатые губы, вздымающаяся грудь. Он шагнул на поляну, она быстрым движением изогнулась, скинула с двери щеколду и скользнула внутрь. Он привязал у кормушки лошадь и только после этого подошел к сараю. Внутри была тишина. Когда он толкнул дверь, глаза его не сразу привыкли к темноте. Но вскоре он различил ее фигуру у дальней стены. Осторожно, ступая с пятки на носок, он сделал первый шаг. Она, все так же, вжавшись в стену, переступила в направлении дальнего угла, у которого было сложено сено. Следующий шаг — и она снова, елозя спиной по дереву, продвинулась от него вглубь сарая. Губы так же сведены, глаза напряженно распахнуты. Еще шаг… и тут она вдруг оступилась, запнувшись о копну сена, с размаху упала, сверкнув нижней юбкой, в сухую траву, и… разрыдалась.
