И, подавая пример, приступила к трапезе.
Если служанка, то почему садится за один стол с хозяином? Вернее, почему хозяин ест с прислугой?
Нет, какая-то определенно ненормальная семейка.
— Опять старый дурень опаздывает, — промычала старуха с набитым ртом, прожевала, — невесть где шатается. Сам виноват, будет есть холодное.
— А кто это? — Робко спросила девушка.
Интересный вопрос и весьма информативный. Раз девчонка спрашивает такое, значит, сама недолго здесь пробыла. Но тогда, получается, ее обработали за очень краткий срок. Или психологическая работа проводилась раньше?
Не ест, терпеливо ждет, когда суп остынет, хотя видно, что дразнящий запах буквально сводит ее с ума. Наверняка прикладывает определенные усилия, пытаясь сдержать себя и не наброситься на еду.
— А! — Взмахнула служанка ложкой. — Супруг это мой, деточка, Гарор. Уж и не помню сколько лет вместе, друг друга как облупленные знаем. Господин тогда еще молодым совсем был, даже полувека человеческого не минуло, когда встречаться начали. Эх, времена были…
Ее глаза застлала пелена памяти, взор расплылся, морщины на лице разгладились, словно прежние времена преодолели десятилетия и нагрянули дорогими гостями.
— Он мальчишкой на подхвате был, я же матери на кухне помогала. Знаешь, детка, наши семьи испокон веков служили господину и его предкам. Так, господин? Скажешь, что не права?
— Права, — кивнул Арвелл, нехотя отрываясь от пищи.
— Ну вот. Дружили мы, короче. Прямо не разлей вода были, ни единой ссоры, ни одного спора. А потом подросли, влюбились… Эх, вот господину давно пора влюбиться, а все никак не найдет себе ту единственную. А иногда нужно высунуть нос из своей работы, да оглядеться по сторонам.
— Иннара!
— Молчу, молчу, не мое это дело, господин. Мое дело большое разве? Супчик приготовить, мясо потушить, да тебя за шкирку к столу привести. И не говори ничего, ничего мне ты нового не скажешь.
Не знаю, как на вкус, но аромат действительно будоражил и вызывал обильное слюноотделение. Такой — густой, наваристый, с пряными нотками — наполнит теплом и желанием самой расплыться по какому-нибудь удобному креслу, прикрыть глаза и предаться несбыточным мечтам. Но нет, не время для погружения в грезы. Что с деталями, что с мелочами, что может оказаться полезным? Деталей было полно, но ничего полезного для себя я не находила. Например, у девчонки ссадины на руках и обломанные ногти, а Рутхел сидит босой, хотя каменный пол требует хороших и теплых тапок. Иннара опрятна, седые волосы тщательно уложены, на одежде — ни пятнышка.
Только все это мне ничего не дает, кроме некоторых характерологических эскизов. Три героя неведомой эпопеи, три участника непонятного эксперимента, и где-то должен быть четвертый. И ведь тоже верит во всю эту чушь?
Я чувствовала, как в моей душе давало первые ростки и наливалось соком сомнение. Когда один является неадекватным человеком, то это еще нормально. Когда двое — начинаешь задумываться. А если трое? И, тем более, даже четверо… И зачем что-то тестировать на старухе? А если взяли самые разные категории, то почему я не вижу следов пребывания детей?
— Иннара, принеси еще вина.
— Ой, и не стыдно старуху-то гонять за пойлом? Совсем совесть ты, господин, растерял. — Вскинулась Иннара, но послушно поднялась и, ворча на ходу, двинулась куда-то в сторону, выпадая из видимой зоны.
— А нет здесь больше, все выхлестал! — Донесся ее голос. — Опять в подвалы тащиться мне придется. А что делать-то…
Так, пора сваливать. Я отступила на несколько шагов, ведя рукой по стене. Рука провалилась в пустоту небольшой ниши. О, как удобно! Я нырнула во тьму, прижалась спиной к холодному камню.
Старуха прошла мимо, не заметив меня.
Я продолжила наблюдение.
— Врет она все, — вздохнул Арвелл, — умею я готовить. Не так, конечно, как она. Но есть можно. И хлеб маслом намажу.
Эллис, как всегда, теряется и не знает, что сказать. Кивает, подтверждая правоту. Что скажешь такому большому и сильному, таким же она его считает?
— Правда, — Рутхел вскочил, — смотри.
На столе возникли хлеб, колбасы, сыры, какие-то соусы, овощи. Блеснуло лезвие ножа, разметались на белом блюде ломти серого хлеба. Брызнул соком спелый помидор, замерцали сочной мякотью ломтики, легли нежно-розовые прозрачные лепестки мяса.
— Еще того соуса… о…
Нож соскочил, полоснул по руке.
Выступили капли крови.
— Господин…
Арвелл с интересом посмотрел на ранку, как на невозможное, диковинное явление. На его невозмутимом лице мелькнуло что-то схожее с удивлением, быстро сменившееся равнодушием к произошедшему. Будто и не было ничего.
— Дай мне, — надо же, как быстро среагировала Эллис.
Мужчина послушно протянул руку, белоснежная ткань легла на кисть и окрасилась красным. Замерли, она — прижимая салфетку, а он — позволяя.
Мне стало даже неловко, как будто я оказалась свидетельницей постельной сцены. Ладно, палку перегнула, но определенно в происходящем было что-то, что не предназначалось для чужих глаз и ушей. Слишком сильно звенит их тишина, слишком оглушающее колотятся сердца, и даже треск поленьев наверняка не заглушал новые и непривычные звуки для мелкой. Да и, судя по физиономии Рутхела, для него тоже.
— Ты очень славная девочка.
— Спасибо, — вспыхнула Эллис.
Как сию сцену можно красиво обозвать?
«И не отодвинуться, не отойти на безопасное расстояние. Так и стояла в опасной близости, напряженная до предела, кусающая губы и трусящая, что все ее чувства подобны раскрытой книге. В ее ладонях едва заметно подрагивала холодная кисть, и было что-то в этом особенное, что взывало к времени с немой мольбой затормозить свой бег. Но толку взывать ко времени, к этому бездушному явлению, что не признает в силу невозможности признания, что не чувствует в силу нереальности существования чувств? Время не сущность, оно не услышит, не примет, не смилостивится».
Во мне однозначно умер поэт.
— Неудачная затея, — признался Арвелл, — а хотел как лучше.
— Ну… — не нашлась Эллис.
— Ты вино пьешь?
— Да… иногда. Когда праздники.
Его ладонь мягко выскользнула из ее рук, время продолжило движение, и лишь мятая мокрая салфетка с красноватым пятном осталась свидетельницей произошедшего.
Я едва успела метнуться в нишу перед возвращением Иннары. Старуха, похоже, нахмурилась, глянув на стол, но ничего не сказала, поставила кувшин на стол, лишь резким стуком выдав свое недовольство. Правда, терпение ей недолго служило, она, смахнув несуществующую пыль с края стола, буркнула:
