Под нависавшей гребнем скалой топорщилась рыжеватая, облетевшая сосенка. Айяры отволокли парнишку к дереву, усадили на землю и принялись старательно прикручивать к высокому стволу.
— А то знаешь, бывало что и развязывались в последний момент — всякое бывало, — покивал парс, отвечая на вопросительный взгляд Садуна. — Страх силы прибавляет — так они веревки рвали, и бежали прочь как те антилопы… Приходилось ловить, тащить обратно…
И громко приказал:
— Все? Готово? Тряпку вынимайте тогда. И отходим подальше.
Они залегли на соседней, плоской и широкой скале. Впадина с сосенкой и можжевельником просматривалась прекрасно.
Мальчик кричал высоким, хриплым голосом. Ветер гудел. Звенел колокольчик на ветке.
— Что это за язык? — подивился Садун. — Ничего не понятно…
— А шайтан его знает, — пожал плечами Джавед. — Степняки на продажу гнали, может, найман, может, журжень, — хотя шайтан их разберет, все на рожу одинаковые…
За криками, плачем и всхлипами они едва не пропустили главного — свиристение волокущегося по камням чешуйчатого тела.
Змей выполз из-за дальнего края скалы — длинный, локтей в семь, с гребнистой спиной и раскоряченными в стороны, шипастыми на суставах лапами. Хвост истончался почти у самого основания — словно демон еще не нарастил мяса на задницу, и потому за ним волоклось что-то тонкое и черное, как у диковинной крысы.
Мальчик поперхнулся криком и замолчал. Перекошенное лицо из красного стало белым-белым.
Аждахак быстро, очень быстро побежал к жертве — разевая усаженную двойными рядами зубов длинную пасть.
…Через некоторое время Садун порадовался, что он лекарь, и лекарь харранский — в Городе Звездочетов учили строению человеческого тела, вскрывая трупы. На занятиях с учителем приходилось свежевать и разделывать мертвецов, чтобы изучить расположение органов, устройство суставов и переплетение сухожилий.
Аждахак начал с ног. Отгрызал — и заглатывал большими кусками.
Садун ждал, как змей поступит с туловищем. И с головой. От этого зависело многое.
Как и ожидалось, аждахак отъел руки. И начал последовательно выкусывать внутренности. Голову змей заглотил, когда она, с остатками плечей и груди, уже оказалась на земле.
Рядом с Садуном на камне лежал и смотрел Фархад — лекарь купил юношу совсем недавно, перед самым отъездом, но тот уже успел показать себя расторопным и смышленым малым. Ибн Айяш прочил мальчика в ученики — у того оказались умные руки, в самый раз для лекаря.
— Что скажешь, дитя мое? — мягко поинтересовался сабеец.
— Амулетов лучше навесить несколько, — задумчиво проговорил Фархад. — И один — обязательно на шею. Лучше даже на ошейник — так вернее. И тварь непременно обломает зуб — возможно, что и не один.
— Правильно мыслишь, — отозвался Садун. — А потому — правильно рассуждаешь.
Аждахак, сыто переваливаясь, уполз в тень соседней скалы — а потом и вовсе скрылся из виду.
Сабеец обернулся к грызущему травинку парсу и спросил:
— Маленький змей всегда так… питается, о Джавед?
Тот покивал. И добавил:
— Здоровый — тот надевается на человека, как змея на мышь. Целиком заглатывает. Или перекусывает — и жрет по половинке.
Лекарь с учеником переглянулись. И Садун твердо сказал:
— Я приведу тебе раба, о Джавед. И ты отдашь его малому аждахаку прямо на этом месте.
караван аль-Амина
Спал Мухаммад плохо, с перерывами, да еще и кошмары замучили — впрочем, халиф уже не помнил, когда хорошо высыпался последний раз. Сухой жгучий воздух Фейсалы рвал ему грудь, аль-Амин кашлял и мучился головными болями, из носа почему-то текло, даже хаммам не помогал. Местные лекари лишь разводили руками. Тоже мне, мудрецы, а гонору-то, гонору… Он их всех приказал бить палками.
А на Мухсине халиф то мерз, то покрывался испариной, гулкие удары ветра по полотнищам палатки заставляли его вздрагивать и вертеться под стеганым одеялом. В какой-то час ночи он обнаружил, что Джамиль не лежит рядом с ним на ковре, и от этого-то он и мерзнет. Попытавшись уснуть снова, аль-Амин провалился в какое-то сумеречное марево, из которого до него доносились голоса — и эти-то голоса и пугали его больше всего:
— Держите его крепче, крепче…
Ему то ли слышалась, то ли чудилась глухая возня — где? Просыпаясь, он напряженно вслушивался — но в уши лишь гудел ветер. Подняться, пошевелиться не находилось сил, бил озноб и сковывало странное, страшное оцепенение.
И снова злой, свистящий шепот:
— Зачем его? Зачем? Ничего еще непонятно, ничего еще неизвестно…
— Силат[5] его не хотят, не пустят, они его уже морочили, чуть до смерти не заморочили…
— Неважно! Вяжите его, крепче, крепче, рот заткните тоже, до места еще далеко…
— Не надо его туда волочь, неизвестно, что будет завтра, возможно, джинны не выпустят его живым!
— Мы уже обещали!.. Это всего лишь невольник!..
— А если мальчишка не выживет? Он слабый, глупый… Зачем давать лишнего?..
— А что плохого? На нем слюна, запах, семя — чего уж лучше?..
Кто «он»? Кто «этот»? Его, Мухаммада, что ли, они собираются тащить куда-то? Куда? Кто над ним разговаривал? Джинны?.. Скованный стылым ужасом, аль-Амин не имел силы двинуть даже пальцем, и из пелен кошмара сразу провалился в черный-черный пустой сон.
А наутро аль-Амин с трудом мог вспомнить тихое бурчание над самым ухом — правда, Джамиля он рядом с собой действительно не обнаружил. И после утренней молитвы не увидел. И не успел найти, потому что к нему подошел кошачьим шагом один из Джунайдовых мюридов и тихо сказал:
— Время, мой повелитель. Пора.
Аль-Амин пошел за ним как-то сразу, покорно, даже забыв испугаться. Только голова судорожно завертелась— вот интересно, а откуда они знают, что это то самое место? Кругом ничего не изменилось с тех пор, как они свернули с караванной тропы: те же причудливо обточенные ветром камни и глыбы ракушечника. Мотались под ветром колючие кустики, под ногами предательски зеленела травка. В голове и в скалах гудело — напор ветра крепчал, небо рассветало скорее красным, чем светлым.
За плоской длинной глыбой в три человеческих роста, не меньше, их ждал второй ученик шейха — тоже в сером, подтянутый и с почтительной улыбкой на лице. В одной руке он держал свернутый в трубочку лист желтоватой бумаги, в другой — большую заплечную сумку. Шедший рядом с Мухаммадом юноша взял свиток и развернул его. Порыжевшие чернила расплывались кляксами — хотя нет, пятнами. Пятнами, очень похожими на окрестные скалы. Тонкая красная линия вилась в проулках между чернильными кляксами причудливой формы, приводя к одной длинной и весьма широкой. Линия заходила в лабиринт довольно далеко и много раз поворачивала.
