— Это что? — обреченно спросил аль-Амин.
— Это карта, мой повелитель, — мягко отозвался мюрид.
— Зачем мне карта? Разве меня не будут сопровождать?
Ученики шейха переглянулись. Приведший его вежливо поклонился:
— Увы, мой повелитель, Всевышний создал человека так, что он в состоянии исполнить лишь то, что в человеческих силах.
До Мухаммада стало доходить, что отсюда он пойдет в шайтан-паутину один. Без проводников. С картой, похожей на ученическую пропись слабоумного.
Мюриды шейха еще раз поклонились и помахали рукавами в сторону ближайшего монолита. От того уже отвалилась пара обнаживших мелкие ракушки желтовато-серых плит. Один скальный бок шел трещинами и сколами, весьма напоминавшими лестницу.
Забираясь наверх — а верх камня оказался неожиданно плоским — аль-Амин порадовался толщине подошв и прочности голенищ, попервоначалу так мучавших икры. Выбравшись на неровное каменное блюдце, он распрямился, огляделся, прикрывая ладонью нос и губы от секущего ветра, — и застыл, как в землю вмороженный.
Кругом — насколько хватало глаз — простиралось каменное море скальных гребней и таких же, на какой он стоял, ребристых проплешин песчаника. С высоты никаких проходов между камнями не было видно, и караван — про который он точно знал, что вот, караван разбил стоянку буквально двадцати шагах отсюда — как канул в эту выморочную рассветную пустыню. Ни звука. Ни голоса. Внизу они слышали рев верблюдов. Здесь же лишь равномерно бил в лицо ветер и тоненько свистело, выжигая слух.
— Мой повелитель?
Мухаммад, все еще не оправившись от потрясения, обернулся.
— Мы хотели, чтобы ты увидел это своими глазами, о мой халиф. Каждый неверный шаг в лабиринте Мухсина — это шаг к гибели.
— Да поможет мне Всевышний… — пробормотал аль-Амин.
И понял, что замерз, как никогда в жизни.
…Аль-Амин стоял, как они его оставили: с листком бумаги, уже размягченным потными от страха пальцами, с большой сумкой у ног. В сумку он не заглядывал, не до того было, зато то и дело прихватывал и ощупывал большой медный кругляш, висевший на прочном шнурке у него на груди. С медальона — здоровенного, с половину ладони величиной — смотрела страшным раскрытым глазом сигила Дауда. «Помни, о мой халиф, что в этом амулете — твоя жизнь. Потеряешь его — погибнешь. Пока сигила на тебе, силат не посмеют причинить вред. Но если шнурок оборвется или ты его снимешь…»
Пора, сказал он себе. Сколько можно так стоять и дрожать на ледяном ветру.
Неловко, поскольку не решался выпустить листок из рук, он мазнул рукавом по носу — оттуда опять текло. С опаской отлепив пальцы от свернувшейся со змеиным шелестом карты, Мухаммад забросил сумку на плечо. Она оказалась не такой уж тяжелой. Впрочем, зачем ему нагружаться припасами — нужное место находилось, если верить карте, не далее чем в ста локтях отсюда. Это если идти по прямой.
Сделав глубокий вдох, аль-Амин шагнул вперед. Тяжело дыша и то и дело вытирая нос рукавом, снова распрямил лист. Сколько можно смотреть и проверять. Надо идти. Налево.
Обойдя низкий, как алтарь, камень, он снова шмыгнул носом и засопел. Как там говорят парсы? Пока дойдешь от одного столба до другого, легче станет? Так. Теперь снова идем левее. Правильно, «кошка». Действительно, два круглящихся уха торчали в разные стороны. Кошка. От кошки идем направо. Очень хорошо. Ага, «таййар». И вправду, здесь как покрытое кораблями море застыло. Волны и лодки, волны и лодки, только пена серо-желтая… От «таййара» шагаем прямо, пропускаем две глыбины слева, три справа. Так. Теперь налево. Почти как в садовом лабиринте Йан-нат-ан-Арифа, где он когда-то играл в догонялки с невольницами матери…
Ага, это что у нас? А это у нас очередной «корабль». Ого, какой, почти с его халифскую лодку. А широкий! Ого, да он в ширину такой же, как в длину! А на карте длинный и узкий — нужно будет приказать этим умникам поправить рисунок. Теперь обходим «корабль». Идем влево.
Когда аль-Амин вышел из-под защиты камня в узкий коридор между скалами, порыв ветра хлестнул так, что он задохнулся. Глотая воздух враз промороженными губами и перехваченным спазмом горлом, он разжал руки. Листок взвился вверх и невесомо запорхал на недосягаемой высоте.
— Во имя Всевышнего… — прошептал аль-Амин.
Сумка съехала с безвольно обвисшего плеча.
— Мне конец, — прошептал он непослушными от холода губами.
И рванул за картой.
— Стой, шайтан, сука, стой!!
Он орал и бежал, орал и бежал, не глядя по сторонам, бросаясь наземь, прыгая вверх, налетая боками на каменные выступы. Карту он поймал, как бабочку в детстве, — двумя сложенными лодочкой ладонями. Бумажка, как бабочка, затрепыхалась между его красных от холода рук.
Потом он долго стоял на коленях, хватая ртом воздух.
Наконец, дрожащими еще пальцами, принялся распрямлять скомканный листок. Так, вот «корабль». От корабля он пошел налево. И вышел вот сюда…
Сообразив, что произошло, он даже не смог закричать.
Выйти-то он вышел, но вот куда попал, пока бежал, как трубящий ишак, за поганой картой?
Вскочив на ноги, аль-Амин судорожно — а вдруг повезет? — заоглядывался. И едва не разрыдался от радости:
— О Всевышний! Всемилостивый, милосердный…
Вздернутый острый киль явственно торчал у него за спиной. Он не убежал далеко. Он просто не совсем туда свернул. Он сможет — сможет! — вернуться на нужное место и повернуть правильно.
Когда аль-Амин посмотрел на небо, ему показалось, что оно вечернее.
— Морок, — пробормотал он.
И зашагал, пошатываясь и заплетаясь ногами.
На том месте — на точном, точном, шайтан вас всех задери! — месте, на том месте, где он оставил сумку, сумки не оказалось.
Постояв и померзнув на холоде отчаяния, он решил двигаться вперед без нее.
Направо. Там будет валун. Вот он, валун. Обходим. Еще правее. Так. Это «стол». Ффуу-уух… Да, действительно стол, только мариду впору. Перед ним идем налево. Идем налево, идем, идем…
Нет уж, теперь он будет умнее, радоваться и гордиться собой он будет позже. Когда выйдет отсюда.
Так. Дошли до края «стола». Потом прямо, мимо «дворцовой стены», мимо «зала приемов» — и вправду, скальные стены образовывали почти правильный четырехугольник с травяной площадкой в середине. Он стал прибавлять шагу, быстрее, быстрее, почти побежал, — мимо еще одной бугристой стенки, еще одного «зала».
Нет, нет, не надо бежать. Надо идти ровнее, спокойнее. Спокойнее, спокойнее.
Так, это что? Это «спящая собака». От собаки мы идем направо. Потом налево. Направо. Еще раз налево. Ну что ж, не такое уж пекло ад, правильная поговорка оказалась. Остался последний поворот. Снова налево.
