Короче сказать, проводил время с пользой и толком, а главное — весело.
Потом, когда я уже почти видел сияние золотых ворот, появился горький отвар, приготовленный, пожалуй, из порток тролля, а затем проступило лицо Корд'аэна. Оказывается, он был здесь, со мной, варил целебные травы, дежурил, пока Митрун отдыхала… Он, мудрец и волшебник, должен был бы спасать мир, швыряться молниями, проводить обряды, взывая к высшим силам, вершить судьбу народов — а он сидел у изголовья моей кровати, чутко прислушиваясь к моему дыханию, ухаживая за мной, словно родной отец…
Выздоровев, я узнал, что Митрун и Корд подружились.
* * *
Весной, когда сошли снега и лопнули льды на реках, а ласточки вернулись их далёких южных стран, Корд'аэн отбыл, а мы стали готовиться к переезду.
Я был благодарен судьбе за эту жуткую хворь.
Я ожил — и ожил до конца.
Да, ещё — когда мы взошли на паром и отчалили, в небе курлыкали журавли. Их напевы отзывались во мне струнами арф бродячих скальдов, зовущих сильными голосами в путь, в дальние края, на поиски приключений, сокровищ и битв…
— Чему ты улыбаешься? — Митрун стояла рядом, и мы держались за руки, как в детстве.
— Весна пришла, моя ласточка, — рассеянно отвечал я.
* * *
Однажды я пришёл к Старому Балину, как когда-то. Надо было попрощаться, извиниться за многое, что я сделал и чего не сделал. Я обнял древний ствол и без слов прощался с Хранителем, который остался теперь без жреца. А Старый Балин вдруг тихо заговорил:
— Не печалься, Снорри. Тебе не в чем упрекнуть себя. Иди и будь счастлив.
— А как же ты?
— А что я? Я держу этот небосвод уже не первый век…
Верно, Балин не просто так звался Старым. Но не радостно мне было покидать его, и даже чуточку страшно. Тогда я спросил:
— Скажи, коль тебе ведомо: есть ли у Норгарда Хранитель?
А дуб засмеялся, шумя голыми ветвями:
— Нет, сейчас нету. Но, быть может, минут годы и века, и родится в Норгарде малыш или малышка с глазами цвета морских волн под светом звёзд, и станет однажды здесь, где стоишь ты. Как знать. Не бери в голову, Снорри, это теперь не твоя забота.
Да, не моя. Но это вовсе не радует…
— Удачи тебе, Старый Балин.
— И тебе, странник. И тебе…
Они всегда возвращаются…
— Не надо с калиной, Митрун! У меня снова будет икота!
— А с чем?
— С яблоками! Их много в этом году!
— Вот привереда!
…Прошло полтора года, как мы перебрались в Аскенхольм, где жили родичи Митрун. Они помогли нам с новосельем — разобрали старые пристройки во дворе усадьбы Хюфторп, купили камня и соорудили неплохой домишко. Хоть и маленький, зато уютный. Я предложил золото, и все стали спрашивать, откуда оно. Пришлось поведать. Кончилось тем, что на празднике Аргильд в мою честь было сказано больше здравиц, чем я мог сосчитать. Теперь меня стали звать Снорри Вестарфард, Путешественник на Запад. Всё лучше, чем Безумец. А Лаунд звал меня сыном.
Так я обзавёлся многочисленными и могучими родичами. Долго думал, чем мне отблагодарить славного лысого тестя. И однажды спросил его:
— А ведомо ли тебе, о досточтимый тесть, в чем тайна верескового пива?
— Увы! — воскликнул Лаунд. — Сие ведомо немногим.
— Не столь уж немногим, — хитро подмигнул я…
Новую пивоварню оборудовали скоро. А когда первая бочка верескового пива опустела, я стал местным героем. Так что работы прибавилось.
Впрочем, я не жалею…
…Осенние сумерки разорвал собачий лай. Я сразу узнал нашего лохматого Хравна — доброго игривого волкодава-убийцу с мягкой чёрной шерстью. Пёс рвался и рычал, звенел натянутой цепью, и громко лаял.
Но когда я вышел к воротам, Хравн спокойненько сидел возле будки. А рядом стоял дверг в плаще и капюшоне, и чесал пса за ухом. Другая рука гостя покоилась на посохе, а на боку, на ремне, висела дорожная сумка.
— Плохой у тебя пёс, хозяин, — донесся из-под капюшона знакомый голос, голос из прошлого, и мне вспомнились покои Равендаля, и Гельмир Златобородый, пускающий слюни, исходящий безумным криком, и деревянный слепец со взглядом из лазурита, постучавший в мою дверь тысячу лет назад…
— Или я — хороший собачник. Нас, следопытов, этому учат, — добавил пришелец.
— Не входит гость во двор, скрывая облик, — сказал я важно.
Тот скинул капюшон, и загорелое лицо вспыхнуло бронзой в лучах заходящего солнца. Глаза полыхали синим огнем. Зрячие, живые глаза…
— Ты сбрил бороду? Напрасно…
— А ну её. За кусты, мочалка, цепляется… Сиди потом, репей выдёргивай, колючки всякие.
— Где ж ты был, следопыт? Где ты бродил, борода?..
— О, друг мой Снорри, где я только не бродил… Ты, кстати, пива наварил?
— Ты в доме пивовара. Вересковое пьёшь?
— Если наливают…
* * *
— Митрун, у нас гости!
Митрун выскочила из кухни в переднике, забрызганном соком, точно доспех кровью, а качалка в её руке выглядела грозной палицей.
— НУ?! — гаркнула она.
— Знакомьтесь. Это — Асклинг, сын Сульда, я о нём рассказывал.
— Здравствуй, Митрун-хозяйка, — поклонился Асклинг.
— Привет тебе, сын Сульда, в этом доме, — улыбнулась Митрун, не слишком уверенно, ибо помнила, что тот некогда был бочкой. — Иной раз я оказала бы большую гостеприимность, но теперь у меня на кухне пироги, так что прошу извинить.
Когда она ушла, я отнес сумку и посох гостя в чулан, повесил его плащ на крючок и принёс ему сменные туфли:
— Не терплю грязи на полу!
Он уселся на плетёный стул:
— Я закурю?
— Давай.
Я же сам подкинул дровец в камин, подтащил к очагу низенький столик, украшенный резными завитушками, и пошёл в погреб — за пивом.
* * *
— Привет, добрый хозяин. Рад ли ты гостям?
Он напугал меня едва не до полусмерти. Следовало бы привыкнуть в странствиях, да вот не привык, всё надеялся, что жизнь простого поселянина придётся по мне…
Худой и высокий (во всяком случае, выше меня), чьё лицо я не мог разглядеть в густых чернилах сумерек. Только посох я узнал, и голос, зазвеневший в ночи, тоже был мне знаком.
— И тебе привет, колдун. Кстати, Асклинг уже тут. Вы что, сговорились?
— Нет, Снорри, не сговорились. Точнее, сговорились, но — не мы… — он был очень серьезен. И мне вдруг стало холодно и тоскливо, и солнце умерло за краем неба, за гранью мира, в преддверии Гор Безмолвия…
Вот всегда так! Иногда я ещё ненавижу тебя, Корд'аэн О'Флиннах…
* * *
Дэор явился громко.
Хравн залаял, зарычал, пугая невидимые во мгле звёзды, и ночь торжествующе откликнулась тысячей злорадный голосов. Ветер донес голос северянина:
