— Говорила, Нейтис, — странник почесал её за ушком и заметил, что из трубы идёт дымок.
— У нас гости?
— Брендах. У него для тебя подарок.
Корд'аэн не обратил внимания, просто ввалился в прихожую и упал без сил.
* * *
Брендах выслушал молча, вдумчиво, не перебивая. Затем сказал:
— Ты попал в ловушку, лис. И, кажется, отгрыз себе лапу, чтобы вырваться. Бедный мой мальчик… Отдыхай, залечивай раны, а Совет мы оповестим позже. Чарку эту оставь пока у себя, ведь дело не в чарке, а в ответах на вопросы, и ты нашёл их все. Смотри-ка, что у меня есть…
Он достал из сундука какую-то круглую штуковину. Когда Корд'аэн узнал на ней лицо Дэйраха сына Кеараха, то содрогнулся от ужаса и холода. Глаз не было.
— Я знал, что тебе понравится, — улыбнулся Брендах. — Мы поймали его в пути. Остальных накрыли прямо в логове. Хорошая охота, но ныне время хорошего сна. Спи, Лисий Хвост…
* * *
Была весна, когда Корд'аэн и Брендах отправились на совет. Что там решили — сказано не здесь. Однако на обратном пути друиды остановились в местечке, которое очень хорошо запомнилось им обоим. Ведь именно там сошлись их пути.
— Надо поставить рунный камень по Аллиэ. Я любил её, и сражалась она до конца.
— Что же, я видел хороший менгир у берега реки.
Тогда они колдовством переместили камень на холм и вырезали на нём руны в память об Аллиэ О'Кирелл. И там плакал Корд'аэн о погибшей возлюбленной. И никто, никто в целом мире не мог его утешить. Светило и грело солнце, травы тянулись к свету, вернулись птицы из дальних стран, оживали мошки, и звери зачинали потомство. Тёплый ветерок шевелил молодую зелень. А Корд'аэн сидел на холме и обнимал холодный камень, словно безумец. Учитель был рядом, но не слишком близко. Ибо огонь от его ран был опасен.
Оплакав любимую, Корд'аэн отправился дальше в путь, в неведомое, как всегда. Он знал теперь, что она не вернётся, ибо те, по ком лились слёзы скорби, засыпают мирно. Он так хотел покоя для своей непокорной, гордой рыжей ведьмы.
Об Асклинге, сыне Сульда
Когда Асклинг вернулся на пограничную заставу, его встречали пёс Эльк, сорока Муирхенн и страж Келлетен. Страж усмехнулся:
— Гляжу, тебе пошли на пользу странствия! Ты поведаешь о своих скитаниях за кружкой горячего глинтвейна?
Ничего не оставалось Асклингу, кроме как без утайки рассказать старому другу о походе в Девятый Замок. Келлетен всякое слышал и видел, но тут подивился:
— Странно, что ты дошёл сюда на своих ногах. Отдыхай же…
— Нет, не время отдыхать, — возразил Асклинг, чем удивил сида. — Есть у меня желание проведать друидов из Лок-на-Дуврос.
— Я слыхал, коль это важно для тебя, что с сёстрами Данной и Янной всё хорошо. Они исцелились и вроде бы живут теперь у Дувроса.
— Что же, я рад это слышать, но иду туда вовсе не за тем.
Келлетен молчал, глядя в синие глаза провожатого. Такие же, как прежде, но теперь там отгорали огоньки былых непрощённых обид. И тогда сказал Келлетен:
— Видно, идти нам вместе к тому озеру.
— Спасибо тебе, — поклонился Асклинг.
И так они отправились к Лок-на-Дуврос: Асклинг, Келлетен, пёс Эльк и сорока Муирхенн, которая сидела у Асклинга на плече. И ничего страшного не произошло у того озера, но друиды надолго запомнили наглых пришельцев. Однако сказано о том не здесь.
Сага о Снорри, сыне Турлога
Край твоих предков
"Единорога" дико трясло на волнах трёх морей. Искусные мореходы ничего не могли поделать — настал Рёммнир, Ревущий, последний месяц осени, названный так из-за ревущего ветра, что порой шутя выдёргивает с корнем столетние деревья. И только безумец, недоумок, самоубийца отважится выйти в открытое море в эту пору…
Короче говоря, лишь такие герои, как мы.
Корд'аэн играл на волынке целыми днями, а мы с Асклингом состязались, кто кого перепьёт. Я выиграл. Правда, эта победа не принесла мне чести, ибо Асклинг был непривычен к хмельному, а я был потомственным пивоваром. Но на пути по клокочущей купели бурь скучать нам не пришлось.
Я звал этих дуралеев погостить, но они отказались. Оба. Впрочем, я знал в сердце своём, что мы ещё увидимся, все четверо, и вот тогда… А пока что мы распрощались на переправе через Андару у Биркенторпа. Корд грустно улыбался, Асклинг так и вовсе ревел как корова, сопли в три ручья текли, да и у меня, признаться, в носу кололо, но виду не подал. Я же ходил в поход, я теперь — викинг. Они сели на паром, а я ушёл с плотогонами, что шли на север.
До Норгарда пришлось пару лиг пройти пешком. Хорошо хоть, удалось купить ослика и навьючить на него пожитки, которых у меня прибавилось, ибо хорошую добычу взял сын Турлога в сокровищнице драконов. На бедного ослёнка (я назвал его Харальд Серая Шкура) напали волки, но я убил топором их вожака, и у лесных братьев поубавилось желания кусать мирных путников.
Верно, я слишком полюбил сражения и свист оружия. И не сказать, будто я опечалился тому.
В Норгарде на меня уставились, точно на ожившего мертвеца, не могли поверить. Я молчал. Махал рукой, кивал, улыбался. Харальд Серая Шкура трюхал по грязи, и монеты звенели в мешке. И торчала рукоять дорогого двуручного меча.
— Хэй, да это ж Снорри! Снорри Пивовар, сын Турлога! Безумец, где пропадал? К троллихе свататься ездил, Митрун прискучила, да?
Кто это зудит? Лень оборачиваться!
— Чего молчишь? Сильно гордый, да?
И рядом с моим виском пролетел камень. Шлёпнулся в лужу.
Это был Фили. Не попал, мазила.
Я подошёл к нему, улыбаясь, и ударил. Тот хрюкнул и свалился в грязь. Не ожидал, наверное. Я набил ему морду. Подбежал его братец Кили, но и он получил своё. Появился их отец Вали, но его попотчевал Харальд, славно лягнув в челюсть.
Не было надобности швыряться камнями. И словами, кстати, тоже.
А потом я увидел родной мой Грененхоф, серо-жёлтый от жухлой травы. И воспоминания нахлынули, вскружив голову лёгким вином…
* * *
Всё было, как всегда бывает осенью. Свинцовое небо угрюмо глядело в воды Андары, питая их хладом. Золотые лодочки ивовых листьев неслись по блестящим чёрным гребням. Андара ворчала, волоча коряги и ветки. Свистел ветер-волынщик, оплакивая ушедшее тепло. В холодном воздухе струились невидимые паутинки, за ними спешили красные листья, похожие на капли засохшей крови, и уже колола лицо мелкая снежная крупа… На Норгард падает снег. Рождается снегом в котле Госпожи Хильды, но падает, увы, водой, холодными слезами, ложится под ноги грязью и слякотью. Сады и леса стоят голые, жалкие, а во дворах горит палый лист, исходит вонючим сизым дымом. Все ходят в плащах, натянув на носы капюшоны. Мне холодно и чуждо. В сыром воздухе пахнет дымом, плесенью и гнилью. Пахнет трупом осени.
