— Не обращайте внимания. Его шуточки не всякий поймет.
Сослуживец помедлил, переводя взгляд с одного на другого, и, передернув плечами, зашагал по переулку вперед.
Курт шел следом молча, глядя под ноги, на плохо видимую в полутьме утоптанную землю, и пытаясь понять, является ли холодная тяжесть в груди скверным предчувствием или же это просто усталость и предощущение встречи с тем, кого безуспешно искал и он сам, и каждый сослужитель в Конгрегации вот уже девятый год подряд… Да и происходило все не так, как должно бы, как полагалось бы; то, что собрались сделать четверо следователей и тройка бойцов (хороших бойцов, что ни говори, просто отличных, но все же…) — это работа для зондергруппы. Вряд ли неведомый чародей окажется на кладбище один: Каспар непременно должен был учесть любой поворот, любое развитие событий, и какая-то защита — людская ли, нет ли — просто должна быть. Но ждать группу нельзя: любая, даже самая близкая, прибудет в Прагу не ранее чем через день, а то и сутки, и что останется от города к тому времени — предположить не может никто… Несбыточная мечта — собственная зондергруппа на службе в каждом городе, хотя бы крупном…
— Как я понимаю, — на ходу заметил Бруно, — где именно на кладбище нам искать этого человека — неизвестно. Id est, придется прошерстить его, быть может, целиком. Есть возможность пробраться туда тихо, не привлекая внимания?
— Да, — кивнул Буркхард, на миг обернувшись к нему, — кладбище окружено и засажено деревьями. Да и надгробия встречаются довольно высокие… Я покажу, откуда лучше войти: там даже днем сложно увидеть человека на расстоянии нескольких шагов, а сейчас не разглядеть тем паче. Главное — чтобы мы разглядели его.
— Надеюсь, подле него будет свеча или факел, — заметил Бруно. — Обычно у подобных личностей есть манера сопровождать свои ритуалы возжжением огня. Не могу сказать, является ли это необходимостью для самого обряда…
— Привыкают, — хмуро пояснил Курт.
Буркхард тихо усмехнулся, отвернувшись, и ускорил шаг, бросив обеспокоенный взгляд на крыши над головами: крыш уже было не различить в быстро сгущавшейся темноте. Само кладбище, однако, увиделось издалека: теснящиеся плотным кольцом деревья, чьи вершины выступали далеко за крыши близстоящих домов, и еще более темные, чем темнота вокруг, массы надгробий обозначали его границы четко и безошибочно.
— Не разбредаться, — распорядился Буркхард шепотом. — Идем так, чтобы видеть друг друга. Не самовольничать. Гессе, в первую очередь вас об этом прошу.
Курт лишь молча покривился в нарочитой улыбке, не глядя в его сторону, и двинулся вперед, в темноту меж древесных стволов, вооружаясь на ходу. Взведенный арбалет Фридриха лег в руки не так привычно, как старый, легкий и небольшой, однако, следовало признать, лег удобно и надежно…
Между могил Курт пробирался осторожно, медленно, каждый миг ожидая, что предательски хрустнет под подошвой сухая ветка, и пытаясь видеть всё сразу. Вертикальные надгробья были далеко не везде, и порой сапог запинался о корень или край каменной плиты, но под ноги он смотрел одним глазом, дабы не споткнуться — все внимание поглощала темнота вокруг, ставшая здесь, среди деревьев, вовсе кромешной. Где-то в небе, если поднять голову, можно было увидеть луну — наполовину скрытую облаками и оттого слабо пробивающую мрак; ветра не было, и облака ползли медлительно, то надолго скрывая бледное пятно, то чуть высвобождая и давая ему бросить на землю немного света.
Осенняя ночная тишина, не обрываемая ни голосами ночных птиц, ни стрекотом сверчков, как летом или поздней весной, звенела в ушах, заглушая собственные шаги, и мрак стал уже настоящим, ночным, непроницаемым. Неприязнь к огню и свечам вынужденно приучила глаза к частой темноте, однако сейчас Курт уже слабо различал окружающий мир; порою казалось, что неподалеку возник силуэт человека, каковой спустя миг оказывался молодым деревцем или надгробным памятником, а бывало, чудилось, что идущий по левую руку помощник исчез в никуда, и вокруг лишь пустота…
Курт остановился, застыв на месте и всматриваясь туда, где видел напарника еще несколько мгновений назад; мутный лунный свет выхватывал из темноты близстоящие надгробья, деревья, каменные плиты над могилами, но силуэта Бруно там, где ему полагалось быть — не было.
— Бруно? — шепотом окликнул он, пристальней вглядевшись в поредевшую темноту по левую руку от себя.
Тишина…
Тишина и недвижность, лишь мертвые плиты и деревья, в сером лунном свете будто нарисованные углем и им же раскрашенные — неровными штрихами, точно бы детской неуверенной рукой…
Курт обернулся назад и вправо, туда, где шел Буркхард. Бывшего штутгартского инквизитора не было тоже — лишь все те же застылые плиты и деревья…
— Буркхард!
Ни звука; лишь серый мертвый мир вокруг и пронзающая слух тишина…
У Каспара под началом собственная зондергруппа — не хуже группы Келлера? Или убийцы с особым даром — возникать ниоткуда, как тот, которого удалось схватить в доме на Златницкой улице?..
Курт перехватил арбалет поудобнее, раздражаясь на себя за то, что пошел на операцию с не привычным руке новым оружием, и двинулся вперед, пытаясь смотреть и вокруг себя, и в редкую полузатоптанную траву. Шаги тонули в тишине, будто в болоте, не отзываясь даже шорохом, и на мгновение возникло чувство, что ничего больше нет, лишь темнота, всепоглощающая тишина, камни, серые деревья, и он сам, единственное живое создание во всем существующем мире…
Курт остановился, пройдя с десяток шагов. Тела на земле не было — там, где шел Бруно и где должен был бы лежать убитым, если бы и впрямь некто бесшумный и незаметный подкрался к своей жертве — там его не было. Но не мог же он еще и унести труп? Сколь бы беззвучно и сокрыто ни двигался человек, однако же утащить с места убийства тело взрослого мужчины так, чтобы не потревожить тишины… Или это не человек?..
Курт сдвинулся в сторону, сделав небольшой круг, дабы убедиться в том, что тело не лежит где-то чуть поодаль, не замеченное им, остановился снова, оглядев траву вокруг себя и остановясь взглядом на вдавленной временем в землю надгробной плите. Высеченные в камне буквы были видны невероятно четко, и, знай он язык, мог бы прочесть каждую… Луна матовым, мутным светом озаряла незнакомые знаки, которые почему-то завладели вдруг всем его вниманием, притягивая взор помимо воли, и даже показалось вдруг, что разум каким-то неведомым, странным чувством распознает их, видит, читает… Извивы чуждых витиеватых символов словно раскручивались, будто сжатая и отпущенная проволока, распрямляясь и свиваясь снова, но уже иначе — в знакомые буквы родного языка…
