Сарцелл взглянул на Готиана, который всматривался в толпу, потом снова перевел взгляд на Найюра.
— Ты не понимаешь, что делаешь, скюльвенд…
Его лицо согнулось, дернувшись, словно издыхающее насекомое.
— Ты не понимаешь, что делаешь.
Найюр смотрел на него в ужасе, слыша в окружающем реве безумие Анвурата.
«Ложь, обретшая плоть…»
Крики становились все громче. Проследив за взглядом Готиана, Найюр повернулся и заметил, что через ряды шрайских рыцарей пробирается отряд людей в чешуйчатых доспехах и сине-красных плащах: сперва их было немного, и они терялись среди айнрити, а потом появились сотни — и выстроились напротив людей Готиана. Но пока что ни один не извлек меч из ножен.
Готиан быстро двинулся через ряды своих воинов, выкрикивая приказы и веля послать в казармы за подкреплением.
Засверкали на солнце выхваченные мечи. Неизвестных воинов становилось все больше — вот уже целая фаланга принялась пролагать себе путь через толпу изможденных айнрити. Это джавреги, понял Найюр, рабы-солдаты Багряных Шпилей. Что здесь происходит?
Вспыхнуло несколько схваток. Зазвенели мечи. Сквозь шум слышались пронзительные выкрики Готиана. Стоявшие прямо перед Найюром шрайские рыцари были сбиты с толку, и внезапно их ряды оказались прорваны джаврегами, которые яростно размахивали мечами.
Пораженные Найюр и Сарцелл единодушно схватились за мечи.
Но рабы-солдаты остановились перед ними, дав дорогу внезапно появившейся дюжине худых рабов, что несли паланкин, украшенный причудливой резьбой, покрытый черным лаком и обтянутый шелком и кисеей. Одним слаженным движением бледные носильщики опустили паланкин на землю.
Толпа стихла; воцарилась такая тишина, что Найюру показалось, будто он слышит, как шуршат на ветру ветви Умиаки. В отдалении пронзительно вскрикнул какой-то несчастный, то ли раненый, то ли умирающий.
Из паланкина вышел старик в широком темно-красном одеянии и огляделся по сторонам, надменно и презрительно. Ветерок шевелил его шелковистую белую бороду. Из-под накрашенных бровей поблескивали темные глаза.
— Я — Элеазар, — объявил старик звучным аристократическим голосом, — великий магистр Багряных Шпилей.
Он обвел взглядом ястребиных глаз онемевшую толпу и остановился на Готиане.
— Человек, который именует себя Воином-Пророком. Снимите его и отдайте мне.
— Ну что ж, я думаю, вопрос решен, — произнес Икурей Конфас, но его серьезный, сдержанный голос совершенно не вязался с жестокой насмешкой в глазах.
— Акка? — прошептал Пройас.
Ахкеймион недоуменно взглянул на него. На миг голос принца зазвучал так, словно ему опять было двенадцать лет…
Просто удивительно, до чего мало память волнует облик прошлого. Может, поэтому умирающие старики зачастую так недоверчивы. При помощи памяти прошлое нападает на настоящее, и не вереницей календарей и хроник, а голодной толпой «вчера».
Вчера Эсменет любила его. Всего лишь вчера она умоляла его не покидать ее, не ехать в Сареотскую библиотеку. И теперь до конца жизни, понял Ахкеймион, это останется «вчера».
Он посмотрел на вход — его внимание привлекло уловленное краем глаза движение. Это был Ксинем… Один из людей Пройаса — Ахкеймион узнал в нем Ирисса — помог ему переступить порог и подняться на заполненные людьми ярусы. Ксинем был в доспехах: кожаная юбка конрийского рыцаря, длиной по голень, серебристая кольчуга и наброшенный поверх нее кианский халат. Борода его была умащена маслом и заплетена, и спускалась на грудь веером завитков. По сравнению с полуживыми Людьми Бивня Ксинем выглядел крепким и величественным, одновременно и необычным, и знакомым, словно айн-ритийский принц из далекого Нильнамеша.
Маршал дважды споткнулся, проходя мимо собратьев-дворян, и Ахкеймион видел, какая мука отразилась на его лице — мука и странное упрямство, от которого разрывалось сердце. Решимость вновь обрести свое место среди сильных мира сего.
Ахкеймион проглотил комок в горле.
«Ксин…»
Не дыша, он смотрел, как маршал уселся между Гайдекки и Ингиабаном, потом повернулся лицом к открытому пространству, как будто Великие Имена сидели не внизу, а прямо перед ним. Ахкеймион вспомнил праздные вечера, проведенные на приморской вилле Ксинема в Конрии. Он вспомнил анпои, куропаток, фаршированных устрицами, и их бесконечные беседы. И внезапно Ахкеймион осознал, что он должен сделать… Рассказать историю.
Эсменет любила его лишь вчера. Но потом мир вдруг обрушился.
— Я страдал, — внезапно воскликнул он и словно бы услышал свой голос ушами Ксинема.
Прозвучало сильно.
— Я страдал, — повторил он, рывком поднимаясь на ноги. — Все мы страдали. Время политических интриг миновало. «Тем, кто говорит правду, — сказал Последний Пророк, — нечего бояться, хоть им и предстоит умереть за нее…»
Он чувствовал на себе их взгляды: скептические, пытливые, негодующие.
— Несомненно, вам странно слышать, как колдун, один из Нечистых, цитирует Писание. Думаю, некоторых из вас это даже оскорбляет. И тем не менее я буду говорить правду.
— Так значит, прежде ты нам лгал? — с неким хмурым подобием такта поинтересовался Конфас.
Истинный сын Дома Икуреев.
— Не больше, чем вы, — отозвался Ахкеймион, — и не больше, чем любой другой человек в этом зале. Ибо все мы перебираем и нормируем наши слова, вкладываем их в уши слушателей. Все мы играем в джнан, эту проклятую игру! Люди умирают, а мы все играем в нее… И мало кому, экзальт-генерал, это известно лучше, чем вам!
Ахкеймион обнаружил, что то ли его тон, то ли последнее замечание заставило людей замолчать и слушать. Он вдруг понял, что это был тот самый голос, которым так легко и непринужденно говорил Келлхус.
— Люди думают, что адепты Завета пьяны легендами, свихнулись на истории. Все Три Моря потешаются над нами. Да и почему бы не посмеяться над нами, если мы рыдаем и рвем бороды от историй, которые вы рассказываете детям на ночь? Но здесь — здесь! — не Три Моря. Здесь Карасканд, здесь Священное воинство, и Священное воинство сидит в ловушке и голодает, осажденное армией падираджи. По всей вероятности, настали последние дни вашей жизни! Подумайте об этом! Голод, отчаяние и страх грызут ваше нутро, ужас пронзает ваши сердца!
— Довольно! — крикнул пепельно-бледный Готьелк.
— Нет! — пророкотал Ахкеймион. — Не довольно! Вы страдаете сейчас, а я страдал всю жизнь, дни и ночи! Рок! Рок лежит на вас, затмевает ваши мысли, отягощает вашу поступь. Даже сейчас ваши сердца бьются учащенно. Ваше дыхание становится все более напряженным…
