Она умолкла, но еще долго никто из нас не осмеливался и пальцем пошевелить. Губы мессира Жискара были приоткрыты, и он так хватал ртом воздух, будто задыхался. Я бы сказала, что он вообще был далеко не в лучшем состоянии — такими мужчин лучше не видеть.
Лиз улыбнулась с какой-то пугающей нежностью.
— Ну что, Жискар, хочешь взять меня с собой? Хочешь обрести ту славу, которую я могу тебе дать?
Он резким движением вырвался из ее рук, и от этого рывка она упала на пол.
Я бросилась на него с кулаками. Потом отвернулась и опустилась на пол рядом с Лиз. Она лежала, согнувшись пополам.
И смеялась! Смеялась точно безумная. Смеялась до тех пор, пока из глаз у нее не полились слезы.
Когда Лиз наконец перестала смеяться, Жискара рядом уже не было. Она, совершенно обессилев, прильнула к моей груди, и вскоре все платье у меня промокло от ее слез.
— Неужели ты действительно могла все это сделать? — спросила я ее.
Она молча кивнула и попыталась сесть. Я помогла ей и подала свой платок, чтобы она могла вытереть лицо.
— Я и с тобой тоже могу это сделать, — сказала она, и голос ее звучал холодно. — Я могу слышать, видеть, чувствовать любую мысль в душе любого человека. Я могу узнать о всех его надеждах и мечтах. Могу почувствовать его ненависть и его любовь, его страхи и восторги… Все на свете! — Она судорожно прижала свои тонкие пальцы к вискам. — Все!
Я обняла ее, я баюкала ее как ребенка. Не знаю уж почему, но мне совсем не было страшно. Наверное, я все свои страхи уже пережила. К тому же она ведь жила в моем доме с Михайлова дня, и если что-то и осталось от нее скрытым, так только в таких глубинах моей души, что мне и самой, пожалуй, было до них не докопаться.
Она все плакала и плакала, рыдания разрывали ей грудь.
— Я всегда была самой лучшей — так говорил мой отец. Лучшей у нас в лесу. Я могла лучше всех защитить, лучше всех умела и рушить стены, и восстанавливать их. И я лучше всех была приспособлена к тому, чтобы жить среди людей. Вот я и бросила вызов всему своему народу: нарушила запрет и вышла из леса. И в вашем мире я вполне преуспела. Я отлично научилась жить, как живут люди. Но я не могла одного: умереть, как умирают они! Этого я не могла… — Голос ее зазвенел от слез. — Я так хотела умереть вместе с Эймериком! Но не способна была даже заболеть!
— Ох, тише, тише! Грех какой! — Над нами воздвиглась матушка Адель, уперев руки в бока. Она ненадолго вышла после позорного бегства Жискара и теперь снова вернулась, похоже ничуть не смущенная произошедшим и не испытывающая никакого страха перед этой лесной колдуньей. — Знаешь, если бы ты действительно хотела броситься в могилу любимого, то уж, конечно же, нашла бы способ сделать это. В том, чтобы убить себя, не больше «не могу», чем в том, чтобы убить кого-то другого. Тут главное — «ни за что не стану» и еще «пожалейте меня, пожалуйста!»
Мне показалось, что в эту минуту Лиз могла запросто убить ее. Ох, ей бы это ничего не стоило! Но, к счастью, что-то ее остановило — что бы это ни было: «не могу», «не хочу» или же простое удивление.
Она с трудом поднялась на ноги — впервые она двигалась не так грациозно, как обычно. Даже красота ее, казалось, померкла; бледность заливала лицо, и черты его были какими-то слишком резкими, уши, нос, скулы и подбородок странно заострились…
Впрочем, матушка Адель смотрела на Лиз без малейшего сочувствия.
— Ну что, отделалась от милорда? — спросила она. — Весьма умело, надо отметить. Да он теперь скорее сам в ад спустится, чем снова в Санси вернется! Но ты, я полагаю, прекрасно понимаешь, что он может дать показания под присягой и призвать на помощь Святую Инквизицию. И уж она нас покарает, будь уверена! Да твой Жискар способен сжечь дотла весь Санси за то, что ты с ним сделала!
— Нет, — отвечала Лиз твердо. — Этого он никогда не сделает. Об этом я позаботилась.
— Хм… Позаботилась?
Даже Лиз не сумела выдержать гневный взгляд матушки Адели и прикрыла лицо руками. А потом бессильно уронила руки и промолвила:
— Я заставила его сделать только то, чего ему больше всего хотелось.
— Но ты его заставила!
— А ты бы предпочла, чтобы он вернулся сюда с огнем и мечом?
С минуту они смотрели друг другу в глаза, точно сами превратились в меч и огонь. Наконец матушка Адель покачала головой и вздохнула:
— Ладно, что сделано, то сделано. И, если честно, я бы не хотела как-то переменить сделанное. Хотя за это мне придется дорого заплатить, наложив на себя епитимью. А ты… ты, наверное, за все уже расплатилась сполна. Ведь тебе вообще не следовало покидать свой лес…
— Нет, — прервала ее Лиз, — я так не думаю. Но мне действительно не следовало оставаться здесь так долго. — Матушка Адель подняла было руку в протестующем жесте, но Лиз остановила ее своей тонкой холодной улыбкой. — Не бойся: я не читаю твои мысли, — тут же сказала она. — Все и так написано у тебя на лице. Ты хочешь, чтобы я ушла.
— Не просто ушла, — поправила ее матушка Адель, — а ушла домой.
Лиз даже глаза закрыла.
— Клянусь всеми святыми!.. Вновь оказаться дома… за родимыми стенами… стать той, какая я есть на самом деле… жить вместе с моим народом… — Она судорожно вздохнула, точно ребенок. В голосе ее зазвенели слезы. — Неужели ты думаешь, что я не пыталась? Я ведь поэтому и сюда пришла. Чтобы найти дверь. Чтобы взломать замок. Чтобы вернуться.
— Ты плохо старалась, — сказала матушка Адель. — Все-таки для тебя всегда самые главные слова — хочу или не хочу!
— Это не я не хочу, — возразила Лиз. — Это мой король.
— Да нет, это ты, — покачала головой матушка Адель, похоже ничуть не тронутая слезами Лиз. — Я ведь тоже немного умею читать по лицам. Скажи, а там, откуда ты пришла, все такие же упрямые?
— Нет, — вдруг улыбнулась Лиз и даже глаза открыла, сразу приободрившись. — Некоторые еще упрямее.
— Ну, это вряд ли, — сказала матушка Адель. — Впрочем, мы тебе всегда будем рады. Ты это запомни и даже не сомневайся. Но здесь не твой мир. И мы — не твой народ. Ты сама так сказала. Хотя ты и любишь нас, а мы и вовсе умереть за тебя готовы.
— Но с этим ведь ничего поделать нельзя, — пролепетала Лиз.
И матушка Адель не выдержала и рассмеялась. Лиз изумленно уставилась на нее.
— Ступай домой, детка, — сказала матушка Адель. — Ступай, ступай. Мы для тебя компания неподходящая.
Лиз, казалось, была смертельно оскорблена этими словами. Я думаю, она в действительности была гораздо старше матушки Адели, да и по рождению куда выше. Впрочем, язычок свой она на этот раз придержала. И лишь почтительно склонила голову перед аббатисой. Даже если и не смирилась до конца.
